Королева:
Перед тем как форум крякнулся последний раз Москит приходил и обещал выложить продолжение... Но не пришел, надеюсь он все таки появиться у нас, для него будет создана отдельная тема в этом разделе, и тема для отзывов.
Евген:
Москит:http://blogs.mail.ru/mail/maximkirp/2A99EA5758BBFE42.html

Вот наткнулась сегодня:
Сабж: Дорога в Ныроблаг, Черновик 1
Уволился с работы. Теперь появилось время разобраться с черновиками "Дороги в Ныроблаг", перетасовать куски и начать выкладывать дополненный (но, разумеется, еще не окончательный вариант) в сеть. Через две недели уезжаю в Крым, до этого времени попробую выложить первую часть (примерно до того места, до которого выкладывал на тюрем.нет) кусками, примерно по две главы. После возвращения начну выкладывать вторую часть (которая пока в работе).
З.Ы. Если у кого-то есть тот вариант текста, который я выкладывал на тюрем.нет - пришлите мне на мыло, а то я уже столько раз все переделывал, что забыл, что там было, в самом начале )

Всегда Ваш
http://mos-quito.livejournal.com/3131.html

Книги о тюрьме:Ложь,дилетанставо,мусорской заказ Эта статья писалась полгода назад для Тюрем.нет. Переношу её сюда без изменений.

Сразу хотел бы отметить, что изначально не хотел вообще упоминать имен авторов книг, дабы кто-то из них, наткнувшись случайно на написанное ниже, не воспринял критику никому не известного бывшего уголовника как оскорбление, но потом понял, что без их упоминания статья полной не получится. Поэтому заранее прошу прощения у тех, кого мог чем-то задеть – то, что я напишу – всего лишь взгляд на околотюремную литературу человека, испытавшего то, о чем вы писали, на собственном опыте.
Итак, литература о тюрьме и лагерях. В 90-е годы книги с красочными обложками, типа «Я – вор», «Собор без крестов», «Антикиллер» и т.п. завалили все прилавки, периодически перемешиваясь с претендующими на документальность и публицистичность «Москвой воровской» и «Россией криминальной». Можно перечислять долго названия книг, которые попадались мне на глаза в те годы, но вряд ли я смогу сейчас вспомнить хоть одну, которую порекомендовал бы прочитать человеку, интересующемуся реальной стороной жизни в местах лишения свободы.
Те же книги, которые пишутся и издаются сегодня, через 10-15 лет – прямые наследницы названных выше, стоит открыть любую – как сразу видно, откуда брал информацию автор.
Попробую в общих чертах классифицировать книги, описывающие жизнь в тюрьмах и лагерях.
1.Ложь. Авторы таких книг, возможно, сидели в тюрьме сами, но рассказывать о том, КАК они сидели, они не хотят по тем или иным причинам. Типичный представитель лжецов – Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ» которого для многих, интересующихся темой, стал настольной книгой. Мне довелось общаться с полосатым, имевшим общий стаж отсидки 49 лет, и который сидел как раз в описываемые Солженицыным времена. Старик при упоминании «Архипелага» начинал плеваться...
Солженицын писал хорошо, бойко, этого у него не отнять. Но вот чего еще у него не отнять – так это коммерческой жилки. Он написал книгу, ХОРОШО ПРОДАЮЩУЮСЯ, и в этом ее единственное достоинство. Продать своё творчество судимому человеку в Советском Союзе было невозможно, и доморощеный маркетолог Солженицын находит единственно возможный ход – написать продукт, востребованный Западом. А что могло быть интересно узнать западному читателю об СССР в годы холодной войны? Только чернуху, желательно, посенсационнее. И Солженицын начинает врать на ту тему, которая ему близка, в связи с недавним освобождением – про лагеря.
Тут нужно упомянуть, что сам Солженицын сидел очень хорошо – был бригадиром, то есть, активно сотрудничал с администрацией. О чем он мог написать, возьмись он писать правду? О том, как жрал хлеб с маслом? О том, как закрывал левые наряды, когда за деньги, а когда и за страх? О том, как писал докладные на зэков, после чего они уезжали в БУРы, где умирали от туберкулеза? О том, как стучал в кумотдел на всех и обо всем, что видел?... Вряд ли такое кто-нибудь купил бы. Да и вряд ли такое стали бы печатать. Более того – вряд ли редактор, прочитав такие откровения, разрешил бы пускать его агента на порог.
И Солженицын начал врать. Дай Бог, если у него на глазах за весь срок умерло до сотни человек, чаще всего, от производственных травм, при попытке к бегству или в бытовых междусобойных разборках. Солженицын превращает их в тысячи, десятки тысяч по местному управлению, и в сотни тысяч по ГУЛАГУ. Если верить Солженицыну, то умерли они от голода, холода и невыносимо тяжелой работы. Ну, насколько тяжело он заставлял работать зэков – ему виднее, конечно, а вот насчет холода и голода... Пайка советского зэка примерно соответствовала пайке солдата Советской Армии, а я что-то не помню рассказов о смертях от голода в армии. Зэка – рабочая сила, причем, почти бесплатная. Единственное, на что тратилось государство – на пайку, да на фуфайку с валенками. И поверьте, Советская власть никак не была заинтересована в массовой гибели заключенных – слишком много работы для них еще оставалось. Я не хочу сейчас играть цифрами, но в общих чертах – если бы мы теряли столько заключенных в год, и при этом их общее количество на протяжении существования ГУЛАГА не менялось практически – это могло означать только одно – вся страна отсидела по нескольку раз, и еще приходилось бы зэков из-за границы выписывать... Да и было бы нас сейчас не 180 млн, а раза в четыре меньше – мы бы просто не успели до такого количества так быстро расплодиться...
О быте заключенных ГУЛАГА, о блатных, о мужиках – чего может знать бывший бригадир? Мужики могли встречать его только настороженно – фиг его знает, чего ждать от козла... Или стуканет мусорам опять, или еще какую каверзу придумает. Да и незачем козлу к мужикам заходить в хату, чего он там потерял, если не по работе? А блатные его к себе просто близко не подпустят. Пинками из барака выгонят, если будет настаивать. Да и в БУРе все блатные, в основном – как интересно бригадир, который БУР только со стороны видел и обходил всегда через пол-зоны, может рассказывать о том, как блатные живут? Со слов дневального?
2.Фантазеры, далекие от темы. Люди, которые вообще не имеют представления о том, что пишут. Таких – большинство. Всех перечислять не буду. Типичный представитель – некто Шитов, автор того самого «Собора без крестов».
Его книги ходят по зоне в качастве сборника анекдотов. Они полны такого количества несусветного абсурдного бреда, что иногда задумываешься – а не консультировал ли его какой-нибудь бывший зэка, помирая со смеху у него за спиной? Потому что серьезно такое писать может только человек, совершенно не дружащий с головой.
Примеры. За совпадение с текстом не ручаюсь, так как под рукой этих книг нет, и не будет никогда.
Итак, вот такой, к примеру сюжетец: Сидят два фраера на пересылке, и обсуждают, кого бы поставить смотрящим за зоной(!). «А давай поставим такого-то Вора! (!)» - «Да нууу... Он же чёрт по жизни (!). Лучше вот того бывшего милиционера (!) поставим, он порядочнее». Потом все-таки как то решаются переговорить с Вором, подтягивают его (!) к себе, и спрашивают – мы, мол, хотим тебя смотрящим поставить, пойдешь? (!), а тот им отвечает - «А справлюсь ли я?» (!). И такого бреда на 400 страниц... Вор, работающий на зоне банщиком, Вор, продающий героин школьникам, и т.д., и т.п. Я, конечно, не хочу грубить, но таким «писателям» лоботомию нужно делать. Хотя... Возможно, ему уже...
Самое же неприятное, что рядовой обыватель этот бред хавает, делает какие-то выводы, и потом создает себе определенное мнение о тюрьме, понятиях и всём, что с этим связано.
Неоднократно слышал вольный пересказ этих фантазий умалишенного и от первоходов в тюрьме (пытались выдавать за истории, случившиеся с ними самими или с их близкими, либо пытались обсуждать что-то с точки зрения «понятий», выдуманных автором), и от «знатоков» тюремной жизни на воле. Один «знаток» мне так с пеной у рта доказывал, что Вор Боря Брянский, для того, чтобы попасть в промзону из локалки, одевал повязку СДП. В общем-то, отвечать на такое аргументированно – не имеет смысла. Сразу бить, чтобы условный рефлекс вырабатывался.... В тюрьме с такими пересказчиками проще – через пару недель они сами смеяться начинают над своими словами, если до того не наговорят на себя настолько, что потом уже вообще никогда не смеются...
3.Мусорской заказ. Не обязательно менты платят автору за то, что он искажает в своих книгах реальное положение вещей. Некоторые авторы – сами мусора, как Корецкий или Маринина, и, разумеется, защищая честь мундира, будут придерживаться удобной коллегам линии подачи материала. Другие – при подготовке книги пользуются милицейскими архивами, и используют информацию, подготовленную мусорами для мусоров. Третьи – просто смотрят милицейские сводки, и не имея возможности получать информацию с противоположной стороны, пишут чушь, пребывая в полной уверенности, что их книга вполне правдива и вообще – документальна.
К последним двум типам авторов я хотел бы отнести и того же Константинова, Модестова и иже с ними.
Менты врут незатейливо. Включаем телевизор: «Сегодня был задержан Вор в законе такой-то, при нем обнаружено 3 грамма героина. Правоохранительным органам известно, что *** контролировал оборот наркотиков в *** регионе». «Сегодня был задержан гражданин Грузии ***, в его машине был обнаружен пистолет и боеприпасы к нему. По оперативной информации, *** является так называемым Вором в законе, и контролирует рынок оружия в *** регионе». И так далее. Наркотики, оружие, проституция, игорный бизнес. Если верить нашим продажным СМИ, то всю грязь в нашей стране контролируют Воры. Кроме того, можно сделать вывод, что все Воры – наркоманы (а как же – их всех берут с 3-мя граммами героина), все Воры – любители стрелять в людей (иначе зачем им всем пистолеты в машине?), все Воры – владельцы казино, и т.п. После чего писатель уже без зазрения совести изображает в книге своего Вора именно таким. И читатель, прочитав книгу, претендующую на документальность, видит потом по ТВ подтверждение слов автора, не понимая того, что эти слова, и слова из телевизора исходят из одного и того-же источника – пресс-службы МВД.
Разберем детально пару мифов, придуманных ментами.
Все Воры – наркоманы. Нет. Скажу даже так – если наркоман – это тот, кто сидит на системе, то среди Воров их нет, ну или не более 1%. Поясню свою точку зрения.
Естественно, 70% сидящих в тюрьме, вне зависимости от ранга и звания, не откажутся уколоться, если у них будет такая возможность. Просто потому, что нужно иногда хоть как-то расслабиться (вы выпиваете по выходным и на праздники?), а героин и анашу пронести в тюрьму легче всего – они занимают мало места. Но их невозможно пронести в таких количествах, чтобы колоться дважды в день в течение всего срока. Ну, зайдет запрет на Централ раз в неделю, ну занесут мусора еще пару раз в месяц... Причем Вору – не зайдет и не занесут – его посылки и передачи досматривают особенно тщательно, да и мусора с Воровской хатой связываться не будут, зная, что там всегда стукач сидит. Так что, доходит запрет до Вора только через третьи-четвертые руки, в мизерных количествах и редко. Из того, что он получил, он часть еще разошлёт тем, кому нужнее или другим Ворам. Да и один в хате он колоться не будет – поделится. Вот и получается, что во время отсидки Вор колется не чаще других, а то и реже. Если это – наркомания, то бутылка пива после работы – алкоголизм. Что же до тех пресловутых трех граммов героина, с которыми с завидной регулярностью задерживают Воров – то тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это, грубо говоря, всегда одни и те же три грамма, выданные оперативной группе утром с милицейского склада под роспись или просто хранящиеся у оперов в сейфе, как вечный вещдок. Сам подумайте – Вор, человек немалого ума и еще большего криминального опыта, будет возить с собой в машине потенциальные восемь лет срока? Поэтому, когда сообщают об очередном задержанном с героином Воре, уже даже не становится смешно...
Оружие в машине – из той же оперы, что и три грамма героина. Вор не пользуется оружием. Вообще. Ему это по понятиям не положено. Если есть опасность для его жизни – всегда найдется пара «торпед», которые будут его сопровождать. Все, кому надо это знать – знают. Но менты – врут, а обыватель им верит. Доверчивые писатели – тоже.
Еще одна часто встречающаяся байка – бандит, ставший Вором. В этом месте можно уже начинать смеяться, так как человек, бегающий со стволом и убивающий людей для того, чтобы воспользоваться их деньгами, не то, что Вором не станет, он вообще никакого авторитета в перступной среде иметь не будет. Тут сразу вспоминается выдуманная каким-то идиотом и подхваченная потом кучей других горе-писателей история о том, что и Слава Япончик свою карьеру начинал, как бандит. Я лично натыкался на пересказ этой истории в паре книг и потом в двух или трёх газетных статьях. А народ хавает... Как же – в газете ведь написано, не где нибудь...
Байка о том, что Воры контролируют оборот наркотиков, оружия и проституцию. Наркотики, оружие и проституток в России контролируют мусора. Это их бизнес, ставший уже почти официальным. Но ведь в свободное от продажи героина и женщин время мусорам еще и отчеты нужно писать... Вот и пишут... «По оперативным сведениям, полученным из проверенного источника, и т.д., и т.п...»
Вор не может контролировать оборот наркотиков, посколько иметь дело с отравой – западло. Трясти барыгу – не западло, деньги не пахнут, а общее должно пополняться, но это не значит, что Вор совместно с барыгами составляет план продаж по регионам, или наказывает уличных толкачей за то, что какая-то школа или дискотека остались неохваченными сетью распространителей.
Про оружие и проституток даже писать не буду – даже менты, наверное понимают, что в этот бред поверить трудно. Хотя и его обыватель хавает, а писаки подхватывают...
Наконец, последнее, на чем хочу остановиться в этом разделе, и о чем с таким удовольствием, смакуя, любят писать «писатели от МВД» - это так называемые «апельсины», «мандарины» и им подобные.
Во-первых – о термине. За те годы, что я относил себя к преступному миру, я никогда и нигде – ни в тюрьме, ни на свободе, не сталкивался с термином «Апельсин». Встречал я его только в художественной и околохудожественной литературе, ну и в разговорах с теми «знатоками преступного мира», которые свои «знания» из подобной литературы черпали.
Итак, давайте раз и навсегда разберемся – есть ли в природе Воры, купившие Имя за деньги? Я скажу вам, что таких нет. По крайней мере – в России.
Теперь о практике «покупки Имени». Мусорские пресс-службы, как всегда, переврали смысл происходившего, опуская людей, сделавших для общего в разы больше, чем сотни Бродяг. Сколько раз мне приходилось бить малолетних дебилов за слова: «Да что Вор? Был бы у меня лишний лимонс, я бы тоже давно Вором был!». Давайте уточним – если бы у него, у вас или еще у кого-то был миллион долларов, то вы бы думали не о том, как себе Имя купить, а о том, как набить живот, купить дом/машину/жениться, как вложить их повыгоднее, наконец. Ну и кроме того – ни у того малолетнего дебила, ни у большинства читаюших сейчас мои слова, миллиона, скорее всего, никогда не будет. Вы согласны со мной в том, что человек, придумавший, как заработать миллион, и, кроме того, осуществивший это, достоин уважения? А теперь представьте себе на минуту, опять, что миллион у вас есть. Даже, пусть 10 миллионов. Как скоро у вас появится мысль о том, что на зонах братва голодает? А как скоро у вас появится мысль, что на общее надо уделить не тысячу долларов, не десять тысяч, и даже не сто – а миллион, три, пять? Что-то мне подсказывает, что никогда. А есть люди, которых такие мысли не только посещают, но и которые их осуществляют. Какие-то меценаты помогают художникам и музыкантам, какие-то – братве. Вопрос приоритетов. А теперь скажите мне, как должна братва отнестись к человеку, который уделил на общее больше, чем все крадуны за 10 лет? Будет ли такой человек пользоваться авторитетом и неприкосновенностью? Будет ли его имя что-то значить, если он представится где-то кому-то в криминальной среде?
Будет ли этот человек после этого Вором? Нет. Будут ли к его мнению прислушиваться? Да.
А мусора называют это «Купить Имя»...
P.S.
Кстати, после появления промусорских публикаций про «апельсинов» появился модный развод. Воры к нему отношения не имели, хотя, я думаю, были в курсе.
Подтягивался коммерс, достаточно богатый, и ему делалось предложение – мол, не надоело платить за крышу? Мы тебя давно знаем, ты мужик умный, честный и порядочный, и вот на последнем сходняке решили предложить тебе стать Вором. Теперь не ты за крышу будешь платить, а тебе будут. Но, в знак лояльности, нужно сделать приличный взнос в общак. Ты же теперь с нами, такой же, как мы, а мы постоянно половину заработанного на общее сдаём». Коммерсант, будучи уже наслышанным о «практике покупки короны», отдавал братве немалую сумму денег, подсчитывая про себя будущие дивиденды, и начинал ходить, растопырив пальцы. Правда, недолго... Потом короткий некролог - «Пал жертвой криминальных разборок. По непроверенным данным считался Вором в законе» - и всё... Конец карьеры.
Так что – читайте хорошую литературу. А если покупаете дешевое чтиво – не воспринимайте его всерьёз и уж, тем более, упаси Вас Бог где-то цитировать прочитанное или выдавать чужие выдумки за правду.
Всегда Ваш, Москит.



http://mos-quito.livejournal.com/#item2117

От сумы и от тюрьмы не зарекайся...
Многие люди относятся с брезгливостью к тем, кто сидел, сидит, или находится под следствием. Само понятие "Зэк" интерпретируется, как несмываемое пятно, как крест, перечеркивающий всю дальнейшую жизнь. По убеждению таких людей, зек - человек без чести, маргинальный элемент, убивающий бабушек за рубль. Они считают, что зэк - негодяй по определению, что зэк - это особая порода людей, что зэка рождаются людоедами, убийцами, грабителями и ворами, и их арест, суд и этапирование в зону - логическое завершение их образа жизни. Людей, думающих так - много. Очень.

Опомнитесь! Посмотрите вокруг! Посмотрите на себя! Вы водите автомобиль? Не дай Бог, конечно, но если завтра вы собъете человека насмерть - вы пройдете тот же путь - арест, тюрьма, суд, этап, зона... Да-да, именно вы! С вашими двумя высшими, с посещением храма по воскресеньям и психоаналитика по средам! Вы никогда в жизни ничего не украли? Вы никогда никого не ударили, даже не раздавили гусеницу, съевшую капусту у вас на даче? Вы уверены в своей добропорядочности? Но стоит произойти СЛУЧАЙНОСТИ, досадной случайности - и вы станете тем, кого презирали всю свою жизнь - зэком. Отмахнулись от приставучего цыганского ребенка, просящего милостыню, переусердствовали, усмиряя пьяного соседа, не дающего спать вам и вашей семье в два часа ночи? Перечислить еще пару десятков приходящих навскидку в голову ситуаций, в результате которых вы, приличный отец семейства, уважаемый работник и душа компании, можете оказаться в тюрьме? Причем, только по статьям, связанным с преступлениями против личности... А есть ведь еще экономические статьи, есть статьи, связанные с авторскими правами и тому подобными, не сразу бросающимися в глаза мелочами... Думаете, Поносов знал, когда покупал компьютеры в школу, что это - статья? Однако Поносов, отныне - судим. Зэк. Директор школы, отец семейства. Уголовник.

А теперь представьте себе, что таких поносовых в зоне - процентов 30. Людей, вообще не понимающих, за что они сидят. Людей, не понимающих, за что их потом будут презирать. Презирать те, кто просто не понимает.... Те, кто читает милицейские газеты, смотрит милицейские передачи, живет в милицейском мире. Они готовы осуждать тех, кто выгоняет с работы ВИЧ-инфицированных, но они никогда не возьмут на работу зэка. Они никогда не возьмут на работу вас, с вашими двумя высшими, если вы однажды оказались в неудачном месте в неудачное время - и в результате попали в тюрьму. Они не будут спрашивать вас, почему вы туда попали, им достаточно факта. Вы - прокаженный. Вас ненавидят и боятся. А вы просто хотите жить! Жить так, как будто не было этих 3-5-8-10 лет зоны, вы хотите забыть эти годы, как кошмарный сон... Но люди вокруг, те, кого вы считали друзьями или коллегами, не дадут вам забыть. Вас будет окружать презрение...

Не зарекайтесь... Я никому не желаю испытать на себе тот мир, но не зарекайтесь! И помните, что люди, которых вы презираете, могут быть честнее, чище, умнее вас. Просто их судьба, их жизнь когда-то свернула с той прямой, по которой пока еще идет ваша. Пока еще...

Нашла еще один рассказ Москита...

Мантра
Москит
Одиночество не парит. Совсем не парит. Совершенно.
Это не утверждение. Это мантра.
Дцать лет назад уже само слово это внушало испуг. Тусовки-дискотеки, гулянки до утра, сборы, соревнования, кино, концерты, шашлыки, рыбалка... Рубаха-парень... Друзей - сотня, девушек - десяток. Всем нужен, всеми любим. Стены в подъезде исписаны, телефон не замолкает, мама на список звонивших изводит по блокноту в неделю.
Свадьба. Не говоришь никому, приходят все. Все радуются, все пьют водку. Через месяц телефон звонит реже. У всех тусовки-дискотеки и гулянки до утра, сборы, соревнования, кино, концерты, шашлыки, рыбалка. Ты возвращаешься со второй работы и пытаешься подсчитать, будет ли хватать денег на съемную квартиру, когда родится ребенок? Ты живешь у родителей жены, а они не любят гостей. Ты встречаешься с друзьями по выходным и на тренировках. Пока еще встречаешься. Рождается ребенок, и у тебя уже нет выходных. Ты вырываешься в спортзал чудом дважды в неделю, тренер уже не ставит тебя в списки, ты забыл слова "премьера" и "пати". Ты изображаешь из себя образцового мужа. Проходит еще месяц-два, и ты проходишь мимо стайки знакомых девчонок, не узнавая и не глядя. Ты думаешь о новой работе и о том, как бы выспаться, ты мечтаешь о том, когда ребенок вырастет, а жена повзрослеет. Тебя окликают, ты смотришь непонимающим взглядом. Узнаешь. Здороваешься. Идешь дальше. Вам не о чем говорить, у вас разная жизнь. Ты месяц готовишь жену к тому, что у тебя соревнования, и тебя не будет дома целую субботу. Что это? Попытка вернуть уважение к себе? Снова раскрасить свой мир? Снова стать человеком, а не... А не чем? Все живут так! Все!!! Или... Ведь ты не был таким. Посмотри вокруг! Мир не менялся, изменился ты! Жена, ребенок? Семья? Ответственность? Это причина твоего перерождения? Ты гонишь мысли прочь... Долгожданная суббота. Ты проигрываешь первый же бой, под свист и крики. Товарищи по команде смотрят на тебя с жалостью, тренер - с укором. Со спортом закончено. Последняя нить, связывающая с прошлым, порвана. Жена смотрит на твое разбитое лицо брезгливо, тёща - радостно. На работе хлопают по спине, и предлагают выпить. Ты оглядываешься вокруг и видишь таких же, как ты сам - серых, с тусклыми глазами и опущенными плечами. Ты их ненавидишь. Ты ненавидишь себя... Ты принимаешь решение.
Жена плачет и орет на мать. Тесть пытается замахнуться, но трусит. Дочь ничего не понимает, и от этого плачет еще жалостнее, чем всегда. Твоё сознание раздваивается, ты готов взорваться, но ты принял решение. Ты уходишь. Из семьи. С работы. Из этой серой жизни. Уходишь, чтобы вернуться в свой старый мир - но не можешь в него попасть. Место занято. Ты слишком долго отсутствовал.
Ты висишь в пустоте. Телефон молчит. Денег нет. Мать смотрит, поджав губы, но ничего не говорит. Месяц, два, полгода... Ты готов выть от бессилия, но у тебя ничего не получается. Снова и снова ты накручиваешь диск телефона, снова и снова ты слышишь: "Привет, братуха! Как ты? Куда пропал? ... А я тут тоже женился! А ты? Как ушел? Развод? Извини, помочь не могу... Ну, бывай..."
Потом, вдруг, появляется работа. Хорошая работа. Деньги. Вместе с деньгами - друзья. Вместе с друзьями - девушки. Но это уже не те друзья и не те девушки, тебе с ними скучно. Ты изображаешь веселье, но тебе скучно. Все друзья остались в детстве, а это... Это никто. Они заполняют твое время, они опустошают твой кошелек, они улыбаются тебе и говорят комплименты, они заправляют твою машину и приносят флаеры в модные клубы, но они - декорации. Есть они или их нет - в душе у тебя все так же пусто.
А потом ты совершаешь глупость. Большую глупость. Самую большую. Тебя бьют опера, тебя бьют охранники в КПЗ, тебя бьют вертухаи в тюрьме. Судья ненавидит тебя, он требует вывести из зала твою мать. Тебе дают срок. Большой срок. Страшный, безумный, не умещающийся у тебя в голове срок. Воронок, Столыпин, пересылки, зона. Письмо. "Я устала ждать, я выхожу замуж".
Год, два, три, пять... Ты теряешь зубы и находишь Веру. Ты рисуешь крест на стене карцера и просишь, просишь, просишь...
Бог есть, ты знаешь это точно. Теперь, оглядываясь на закрывшиеся со скрипом за спиной ворота зоны, ты знаешь это совершенно точно. Попутка, автобус, поезд... Ты дома. Мать смотрит, поджав губы. Ты набираешь один номер за другим. "А, это ты... Извини, я занят." "Алло, кто это? Кто? Не знаю таких...". "Абонент не отвечает, или временно недоступен...". Ты кидаешь трубку, телефон падает и разбивается в дребезги. Ты никому не нужен. Кроме матери. Она привыкает к тебе, новому, она принимает тебя такого...
Ты вспоминаешь свою жизнь... Есть, чего вспомнить? Хочешь повторения? Хочешь картонных друзей и подруг?
Или..
Одиночество не парит... Совсем не парит... Совершенно...
Это не утверждение, это мантра....

И все таки я взяла на себя смелость выложить хотя бы часть, не все из нас читали это, но вещь очень и очень... Прочтите и вы...
Автор Москит.

В своё время писал это для другого форума, и не старался придавать написанному четкую литературную форму. Просто рассказ о том, как всё происходило со мной. Будет интересно - со временем поищу силы и время на продолжение. Возможно, не в тот раздел пишу, но я не профессиональный форумчанин, а поделиться и выплеснуть - иногда просто надо...


Задержание.
Трое субтильных оперативников пришли ночью. Что-то пробубнили через дверь, я открыл – дурацкая привычка, теперь так не поступаю, но тогда казалось, что бояться некого.
Первая мысль – «налёт!». Тогда популярно было очень зарабатывать разбоями, грабилось по сотне квартир в день в Москве, поэтому в голову пришло только это… Двоих я смел сразу – не понятно, как человек с телосложением ленточного червя может идти на задержание? Третьего не успел – он уткнул мне ствол в ухо и заорал – «Милиция! Лежать, руки-ноги в стороны, руки ладонями вверх!». Вот тут то и пришло понимание того, что это не налет… что это уже за мной. Зашла мама – она выгуливала собак (у меня их было две в то время), и только это меня спасло, по-видимому – иначе бы они меня убили. Наверняка. А так – сказали, что пришли задать несколько вопросов, а я, мол, сам на них кинулся. Надели наручники, обшарили квартиру, попутно распихав по карманам все, что им понравилось, и повезли в ОВД.

КПЗ.
Камера предварительного заключения в ОВД. Комната 3х3, окон нет. У дальней от двери стены – небольшое деревянное возвышение – нары. Тут сидят между допросами. Обычно – три дня. Не кормят, не дают пить. Круглые сутки горит яркий свет. Тут еще почти не бьют – только по ногам, животу, спине… Живот синий, ребра черные. Ноги распухли, но ходить пока получается. Допрос – три раза в день. Два раза в день выводят в туалет, там же можно попить. Один опытный сиделец посоветовал много не пить – в туалет все равно лишний раз не выведут, а за лужу в камере – изувечат. Через три дня переводят в ИВС.

ИВС.
Изолятор временного содержания. Мой – при отделе РУБОП Измайлово. Несколько камер в подвале, по 3 шконки (кровати). Очень влажно, в камерах туман. Холодно. Сначала подсадили к двоим, через час те начали делиться подробностями своих уголовных дел, удивительно похожих на моё, и все пытались втянуть в разговор. Мне было не до них, я молчал. Потом, на дальняке (в отгороженном углу с дыркой сортира в полу) я прочитал нацарапанное кем-то предупреждение – «в этой хате – стукачи и подсадные». Спасибо, друг! Я не попался… Наутро меня перевели в угловую камеру. Дикий холод, сырость, матрацы сырые, куртка, в которой меня забрали, через несколько дней покрылась плесенью… Я улегся на шконку, накрылся матрацем… Вроде, так теплее.
Ночью проснулся от криков – какой-то наркоман полночи просил мусоров вызвать скорую – его ломало. Менты, чтобы неповадно было и ему, и другим, вытащили его в коридор, и изнасиловали резиновой дубинкой… Как он орал..! Как просил просто избить… Люди били в двери чем попало, кричали так, что все Измайлово должно было проснуться, но… Это происшествие запомнилось мне, наверное больше всего, что я видел и слышал после, хотя я видел и похуже… Но тогда для меня происходящее было первым шоком, испытанным в неволе. Потом меня начали бить. Били почти неделю, задавали вопросы, ответов на которые я не знал, поскольку они относились не к моему делу, просто ментам, видно, хотелось, чтобы я взял на себя еще что-то, но я старался просто потерять сознание побыстрее. С тех пор у меня проблемы с памятью и периодически рассеивается внимание. Потом меня увезли тюрьму.

Тюрьма.
Более правильно – следственный изолятор, тюрьма – это так называемая «крытая», куда переводят за нарушения из зоны, или дают крытый режим по приговору.
Матросская Тишина. СИЗО №1. Выгружают во дворе, и ведут в узкое помещение с высокими потолками. Там какой-то огороженный деревянной загородкой закуток, откуда выходит офицер в военной форме. «Называю фамилию – говорите имя-отчество, статья. Говорить громко, отчетливо!» Подошла моя очередь, я прокричал то, что требовалось, меня схватили за плечо, и добавив ногой по пятой точке, толкнули в сторону полутемного коридора. Вдоль стен вплотную одна к другой шли узкие высокие двери – сначала я не мог понять, что это – камер за этими дверьми точно не могло быть, они были слишком близко друг к другу… Одну из них открыл сопровождающий меня вертухай, и мне поплохело – узкое, как гроб, поставленный на попа, помещеньице, ј стандартного лифта. Доска на уровне колен – сиденье для тех, кто поймет, куда деть колени. А вообще – только стоять. Сидеть – проблематично, очень тесно. Лежать – понятно, невозможно. Потом я узнал, что называется это место – «боксик» или «стакан». Меня продержали в нем сутки. Без воды, без еды, без туалета. До того, как меня туда поместили, я не знал, что такое клаустрофобия. Узнал. Через несколько часов я начал орать, мне было все равно, что меня изобьют. Не избили. Но и не открыли. Через сутки я был готов целовать мента, который за мной пришел. Он отвел меня на сборку.

Сборка.
Место, где собирают людей, прежде, чем отправить на этап, или развести по камерам. Узкое (3 шага) и длинное (20 шагов) помещение, вдоль длинных стен – лавки. Вторце одной из коротких стен – окно под потолком, закрытое «ресничками». Реснички – это как жалюзи, только из толстого листового железа, приваренного намертво. Небо не видно…
На сборке полно народу, человек сорок. Кто-то спит на полу, кто-то сидит на лавках, кто-то чифирит, пуская по кругу кружку. Гул от голосов. Я не спал больше суток, мне уже все равно, где прилечь, пододвигаю какого-то мужика на лавке – но стучит кормушка (маленькое окошко на двери, через которое подают баланду), и вертухай вызывает меня на медкомиссию. Пара вопросов о здоровье, кровь из вены, и обратно на сборку. Только прилег – вызывают. Фотографироваться, катать пальцы (снимать отпечатки). Опять на сборку. Прилег. Подняли. На шмон. Помещение, разделенное перегородкой на две части. В перегородке – окошко. Заходят люди в форме. «Всем раздеться догола, вещи – на пол! Кто разделся – проходим в эту дверь!» За дверью – человек в белом халате : «Нагнуться, развести ягодицы, присесть, встать, свободен, за перегородку!». Из-за перегородки, в то самое окошко, начинают вылетать вещи, вперемешку, что-то порвано, пересыпано табаком из сломанных сигарет, со следами от армейских ботинок… «Находим свои шмотки и одеваемся. 1 минута, кто не успел, тот опоздал!». Никто не успел. Нас лениво избивают дубинками. Ночь. Менты хотят спать… Опять на сборку.

Продолжение следует…
Всегда ваш, Москит.


Продолжение будет, правда, я пока написал только пять глав... Нет времени. Освободился не так давно, нужно зарабатывать себе как-то на жизнь. Писать-то пишу, потихоньку, но на то, чтобы приводить это все в удобочитаемый вид... Увольте.. Пока не успеваю.
Читайте пока вторую часть.

Утром за мной пришел офицер. Судя по сочувствующим взглядам, это было не очень хорошо… Он повел меня какими-то подвалами, периодически поднимаясь на этаж-два по лестнице и снова спускаясь в подвал. Через каждые 20-30 метров коридоры перегораживали решетки, подойдя к которым мой сопровождающий проводил сверху вниз ключом, извлекая громкий, неприятный звук. На звук из расположенной рядом с решеткой дежурки выбегал сержант и отпирал замок. Пару раз нам встретились прикованные наручниками к решеткам люди. Мы свернули еще в один подвал, на полу лежала куча грязных матрацев. «Выбирай, быстрее!» Странно, на сборке сказали, что в тюрьме ничего не выдают, а тут – матрац… Еще один поворот – куча подушек и одеял. Лестница. Стопки алюминиевых мисок, кружек и кучка ложек. «Бери!» Беру. Ничего уже не понимаю. Куда он меня ведет? Поднимаемся на пятый этаж. Длинный коридор, застеленный ковровой дорожкой, двери по обе стороны коридора. Не так я себе представлял тюрьму… Гробовая тишина. Сначала я подумал, что это административный корпус, но нет – на дверях – «кормушки», это явно камеры. Почему-то вспомнилось прочитанное где-то – «Пресс-хата…» За что, блин..? Из меня выбивать-то нечего уже… Решил, что продам жизнь максимально дорого, хоть одного, но успею, если не забить, то загрызть. Сопровождающий подвел меня к двери с цифрой 953. «Лицом к стене!». Легко сказать – в руках матрац, с завернутым в него другим хламом, на локтевых сгибах висят полиэтиленовые пакеты с остатками пожитков, переданных мамой еще в ИВС. Упираюсь торцом матраца в стену рядом с дверью, в голове крутится пресс-хата и еще какие-то ужасы из художественной литературы. Офицер открыл дверь. «Заходи, быстро!». Зашел. Дверь позади меня захлопнулась. Я поднял голову, и посмотрел на сидящих передо мной троих человек. Некрупные, может и осилю… Они молчали, глядя на меня, я молчал просто потому, что обдумывал, как себя вести. Наконец, я созрел. Матрац - на пол, сумки – куда-то под дверь, руки привычно к голове – Н-ну чего, уроды, вылупились? Хрен я вам дамся! В ответ дружный смех. «Опять психа какого-то подселили! Эй, парень, остынь, кому ты тут нужен-то… Иди, присядь, покури, чаю выпей, познакомимся, расскажешь, кто такой, за что попал..» Сказано все без злобы, и таким тоном, что я и руки-то сразу опустил, и действительно почувствовал, что выгляжу клоуном… Привет! А где это я? Мне про тюрьму совсем другое рассказывали. А тут светло, чисто, телевизор на тумбочке… Всего четыре шконки… «А это, брат, девятка…»

Девятка.
Спецтюрьма ФСБ. 9 корпус Матросской Тишины. Она же – СИЗО-4. Тут сидят странные люди – враги государства, лидеры крупных группировок, находящиеся в спецразработке и специзоляции, люди, совершившие крупные государственные преступления, все те, кого надо изолировать даже от тюрьмы. До меня тут сидели члены ГКЧП и Саша Салоник, известный среди братвы, как Македонский, после меня там сидел Ходорковский. Как я туда попал, до сих пор остается для меня загадкой. Правда, у меня потерпевший – мент, да и те двое, помятые при задержании, тоже проходили терпилами по статье «Нападение на сотрудника милиции». Но факт остается фактом – я полгода провел на девятке. Со мной в хате сидели люди, нанесшие ущерб государству на миллионы долларов. Алик Татарин украл 50 кг осмия, и продал его прибалтам за 1 300 000 баксов. Деньги не нашли. На момент нашего знакомства, он сидел под следствием 6 лет. 6 лет без приговора. Сотни томов уголовного дела. Обещали так и сгноить без суда, если деньги не вернет. Вася Тактаров – молодой парень, 21 год, ущерб – несколько миллионов. Грабил товарные поезда. Деньги не нашли. По словам Васи – он тратил всё, что зарабатывал. Дед. Просто Дед. Обокрал кого-то, кого не надо было. 4 года под следствием. Ущерб – шестизначная сумма, деньги отобрали менты, по делу считается, что деньги не нашли. Дали ему потом 8 лет, и повесили иск, с которым он до смерти не расплатится. Так и сидели вчетвером. Иногда к нам подсаживали кого-нибудь, но ненадолго, на пару дней, максимум – хата-то четырехместная. Тогда у меня на глазах вскрылся один из вновь прибывших. Перерезал себе горло заточенной ложкой. Так и не знаю, за что его посадили…
Девятка – наверное самое приятное воспоминание за все годы заключения. По сравнению со всеми остальными местами, куда заносило меня по воле прокурора, девятка – комфортный курорт. Через неделю после того, как меня туда поселили, я начал снова тренироваться. Прогулка – час, прогулочные дворики – на крыше, метров 10 квадратных, сверху – сетка, на стенах – шуба (специальное такое покрытие из набросанного как попало бетона, что-то остро-пупырчатое, прислониться невозможно. Шуба потом преследовала меня во всех тюрьмах, где я побывал…). На прогулке я отжимался, приседал, тянулся, отрабатывал основные удары и блоки – обычная гимнастика, в общем. Тем не менее, через неделю меня стали водить гулять в наручниках. На вопрос – почему? – мне сказали, что в моем личном деле теперь две красные полосы – «склонен к побегу» и «склонен к нападению на конвой». Доотжимался… Полосы сняли только перед этапом на зону.
На девятке местные сотрудники не били. Никого. Всегда вежливое обращение, всегда на «Вы». Но вот опера, которые вели мое дело, никак не успокаивались – почти каждое утро, в 11 часов, меня вызывали на допрос. В кабинете – стул, привинченный к полу. Была еще какая-то мебель, но я запомнил только этот стул. Сажали на него, и начинали задавать вопросы, протокол не вели, разумеется. А потом, без предупреждения, начинали бить. Ногами по голове, по корпусу. Падал – поднимали, снова сажали на стул, несколько вопросов, и снова нога в затылок прилетает… Но, как это не удивительно – привык. Ходил, как на процедуры в больнице. Уже даже синяки не появлялись. Следаку сказал как-то – может, хватит бить? – он удивился – «а кто тебя бьет? Больше не будут, только жалобы не пиши!» Больше не били. До этого момента не давали свидания с родными – видимо, чтобы не увидели синяки. После – стали давать каждые две недели. Был еще суд на изменение меры пресечения – формальность, никому не изменяют. Всем сидельцам известно – попал в тюрьму, будешь сидеть, даже если всем ясно станет, что ты ни в чем не виноват – государство неохотно признает ошибки…
Следак обманул – предложил подписать удобные для него показания, мотивируя это тем, что я получу меньший срок, если подпишу это. Адвоката за неделю до того сняли с дела, поймав за передачей письма от мамы. Новый адвокат был конченым животным. Посоветовал подписать. Подписал. В деле появилось три новых статьи. Расписывался о передаче дела в суд уже за 4 статьи, вместо одной. Дело передали в суд, а меня перевели на общак.

Общак.
Камеры общего содержания. 32 шконки, 120 человек. Спят по очереди, в 4 смены. Когда не спишь – присесть некуда, полдня – на ногах. Воздуха нет. Жарко. Влажно. Все ходят в трусах, потому что даже в шортах невозможно жарко. Тараканы. Нет. Не так – ТАРАКАНЫ. Они везде – ими покрыт пол, они копошатся в белье, они плавают в баланде. Почти у всех жильцов камеры – кожные заболевания, не заразиться – почти нереально. Баня – один раз в неделю, в другом корпусе. Идти надо по улице, обратно, зимой – с мокрыми волосами, иногда – в мокрой одежде, так как сушилка работает плохо. Но моются не все. Полхаты – вшивые и грязные. Таких на шконки не пускают, живут на полу. Ближе к решкам (окнам с ресничками), на нижнем ярусе живет братва – приблатненные, блатные, бродяги. Так как хата – первоходская, т.е. все сидящие оказались в тюрьме впервые, то братва тут – просто сборище тех, кто наглее. Понятия наполовину из головы выдуманы, конфликты и споры разрешаются в пользу тех, кто сделал более щедрое подношение. Народу в хате много, каждый день кто-нибудь получает передачу, обычно несколько человек. К счастливчикам сразу отправляется шнырь (э-э-э… как бы объяснить… прислужник, в общем, слуга у блатных) с большим тазиком, куда нужно отсыпать чуть ли не половину передачи – а как же, братва ведь страдает за общее, их дом тюрьма, ну и куча еще более нелепых причин. Если кто не дает – лучше ломиться из хаты, жизни не будет. Или самому «записываться» в братву. Бороться невозможно. Я, только зайдя в хату, написал маляву вору, сидевшему на спецу (еще один корпус, с 10-местными камерами). Не потому, что мне хотелось с ним пообщаться, а потому, что меня просили передать ему кое-какую информацию с девятки. Но для тех бесов, которые называли себя братвой в этой хате, я стал человеком, переписывающимся с ворами. Так меня записали в бродяги (бродяга – живущий воровской жизнью, возможно, будущий вор в законе). Это дало мне некоторые привилегии перед основной массой сидельцев, и я, например, мог мыться прямо в хате, спал на нижнем ярусе, причем один на шконке, но с кем не деля ее посменно. Но это была растительная жизнь – проснулся, чифирнул, поел, по хате прошелся пообщался с кем-то, чифирнул, поел, лег спать. Всё. И так – полгода. Немудрено, что почти все, кто мог себе это позволить, на общаке скололись, благо, что героин продавали сами менты, никого не стесняясь, прямо через кормушку. А деньги заносились адвокатами, теми же ментами, хозобслугой – дорожек на волю было много. Кто не кололся – курили анашу. Кто не курил – пили самогон, самогонный аппарат стоял в каждой хате, а сахар в следственной тюрьме не запрещен. Некоторые и кололись, и курили, и пили самогон – все зависело от финансовых возможностей. Деньги на «запрет» (так называлось все одурманивающее – от колес до водки) добывались всеми правдами и неправдами, отнимались или выпрашивались у сокамерников, выигрывались в карты и домино. Мне один раз предложили даже побиться на деньги в прогулочном дворике. Я отказался, а через полгода пожалел – пришлось избить того человека, который предлагал, но только уже бесплатно. Оказалось, что он мне был не соперник. Как я не попал в этот круговорот – непонятно. Нет, я попробовал там анашу, я пару раз напивался самогоном, но сразу понял – не мое, не хочу уподобляться тому быдлу, которое меня окружает. Через полгода начался суд.

Суд.
Я представлял себе суд так, как его показывают по телевизору – выступило обвинение, выступил адвокат, судьи посовещались и вынесли приговор. Потом последнее слово, в зале плачут родственники…
Все не так. Мой суд шел несколько месяцев. Заседания проходили раз или два в месяц, почти все были закрытыми, то есть, в зал никого не пускали, и родственников я видел только по пути из воронка до здания суда, секунд 30. Судья не слушал никого. То есть, по протоколу, он, конечно, вызвал всех свидетелей, но свидетелей защиты не просто не слушал, а обрывал на полуслове – «Сколько вам заплатили за эти показания?». В конце концов прокурор просил дать мне 5 лет. Судья дал девять. Я ждал чего-то подобного, не шокировало. Адвокат съел все деньги. Прокурор запросил нереальную взятку. Денег взять было уже негде. Мама падала в голодные обмороки. Когда огласили приговор, я думал, что она может умереть… Выдюжила, она у меня крепкая. А меня увезли из Матросской Тишины на Красную Пресню. На пересылку.

Продолжение следует…
Всегда Ваш, Москит.


ИВС, конечно, был не самым страшным из того, что я видел... Просто тогда еще я даже представить себе не мог, что ТАКОЕ возможно...
Ладно, читайте третью часть.

Пресня. Московская Центральная пересыльная тюрьма. СИЗО-3. Относительно новое здание. Светло, чисто, спокойно. Менты не буйствуют, зэкам наплевать на все – все ждут этапа. Некоторые ждут пересмотра дела – эти сидят долго. Но вообще – мало кто задерживается больше 3-4 месяцев.

Воронки идут конвейером. Заехал, разгрузился, выехал. Пара молодых ментов ведет нас на сборку. Сборка на Пресне – большая квадратная камера в полуподвальном этаже. Двухъярусные шконки, дальняк – обычная хата на 30 человек. Живем там двое суток. Шконки сварены из стальных пластин, спать жестко. Вытряхиваем баулы, у кого есть что-то мягкое – куртки, телогрейки, свитера – делаем импровизированные матрацы. С нами пара «полосатых» (тех, кому по приговору дают особый или крытый режим, переодевают в полосатые робы) – это народ запасливый, у них есть несколько матрасовок. Набиваем их всяким хламом – всё, теперь можно спать хоть как-то. Баулы под голову. Затихли. Часа не прошло – завозился один «полосатый», потом второй, зашевелились «строгачи»… Кто-то с общего режима попытался бурчать – «Поспать дайте..!», получил беззлобный хлопок по спине – «Подъем! Арестанты не спят, освобождение проспишь!». А по сборке уже поползло волшебное слово «Чифир»… Чифир – полезное изобретение. С любой точки зрения. Чифирнул – и не хочется есть. Чифирнул – не хочется спать. Чифирнул – можно поговорить, много и обо всем, хотя 5 минут назад казалось, что все темы уже обмусолены помногу раз. Чифир в тюрьме – это основа жизни, живая вода. Без него полуголодные зэки не смогли бы работать по 16 часов в сутки, валя и распиливая деревья четыре себя в обхвате… Но о работе в зоне – позже, а пока мы решили чифирнуть на пересылке.
Надо сказать, что приготовление чифира – ритуал почище японской чайной церемонии – настоящий чифир варится только на открытом огне. В 700- граммовую кружку закипающей (не закипевшей!) воды высыпается 50-граммовая пачка чая. Когда вода закипит, ей дают побурлить около минуты, после чего снимают с огня и накрывают крышкой. Чай должен осесть на дно кружки, после чего его «поднимают» - снова доводят воду до кипения, чтобы чай («нифиля») всплыл. Потом «подмолаживают» - досыпают сверху еще около 20 граммов чая, дают немного покипеть, снимают с огня и опять накрывают крышкой. Когда нифиля осядут, чифир процеживают и переливают в другую кружку. Пьют все вместе, пуская кружку по кругу, по 2 глотка за раз, всего – три круга, то есть – 6 глотков. Больше выпить получится только после многолетней привычки, да и не станет никто больше пить – чай – дефицит, его не хватает никогда, лучше поберечь на черный день.

«Молодой, а ну подорвался чай варить!» - Парень с общего режима, похоже, не привык к такому обращению, блатным себя ставил на общаке, и тут тоже попытался растопырить пальцы – «Я те чё, шнырь? Попутал рамс, полосатый? Да я бродяга по жизни, а ты еще неизвестно, как и где сидел!» Полосатый посмотрел на него с удивлением: «Бродяга? Когда успел только… Какой срок тянешь? Был на крытых? В БУРах? Крутился? Может, Воры у тебя в подельниках?» - «Нет, я первый раз, ну и что? Да я по жизни…» - «По жизни? На воле бродягой был? Там бродяга – это кому жить негде, БОМЖ.. Ты - БОМЖ??» - «Нет…» - «Иди, вари чай, не доводи до греха… И не называй себя бродягой больше, не смеши уважаемых людей… А вот лет через пятнадцать, если тебе эта жизнь не надоест, может и начнут тебя бродягой называть. Люди, а не ты сам себя.. Иди, крути факелы.».

Нужно сказать, что варить чифир на открытом огне – дело не из простых, если ты сидишь в камере, и у тебя под рукой нет ни дров для костра, ни места, где его разжечь. Как выходят из положения? Из газеты и тряпки, сложенных вместе, скатывается трубочка. Если есть, то лучше использовать вафельное полотенце, оно дает меньше дыма – менты на запах не прибегут. Но сойдет и кусок одеяла, если больше нечего жечь. Вместо газеты (газета становится дефицитом сразу, как только этап покидает Москву – заканчиваются сигареты, и из газет делают самокрутки), можно использовать куски полиэтилена. Правда, вонь стоит… Потом получившийся факел поджигают с торца, и держа вертикально подносят снизу к кружке, поставленной предварительно на металлическую решетку второго яруса шконки.
За два дня мы сожгли все полотенца и пол-одеяла. Потом нас развели по камерам. Я попал на строгий спец.

Строгий спец – второй этаж 4 корпуса СИЗО-3. 25 восьмиместных камер. Тут сидят те, кто получил 8 и больше лет строгого или особого режима.
«Отойти от кормушки!» - Вертухай ударил дубинкой по двери камеры, и лысая голова, с интересом рассматривавшая меня через отверстие в двери, проворно спряталась внутрь. «Принимайте постояльца!» - он открыл дверь, которая уперлась в металлический штырь-ограничитель, оставив мне для прохода щель сантиметров 35. «Заходь!». Сумка, как всегда, застряла. Когда-нибудь я оторву ей ручки, пытаясь затащить в очередную камеру.
Камера – метров 12 квадратных, двое одноярусных четырехместных нар – одни у дальней стены, под решкой, во всю ширину хаты, вторые – справа, отделены от первых маленьким узким столиком, а второй стороной примыкают к дальняку, расположенному сразу справа от двери. В хате – человек десять. Одно лицо я смутно узнаю – на общаке он сидел со мной вместе, правда, никогда не спускался со своего второго яруса и редко попадался на глаза. «Ой… Это Макс, он у нас был, ну, это, типа, ну… братва, там.. ну…» - а сам глаза в пол. Странно… Ты чего мычишь, юноша? Кого застеснялся?
Через 10 минут все встает на свои места – этот тип (погоняло его было Охотник, наверное, сам себе такое выдумал), представился в хате бродягой, надеясь, что успеет уйти на этап раньше, чем кто-нибудь поймет, что он не то, что к братве, к мужикам-то очень слабое отношение имеет… Мы называли таких растениями – никакой пользы, ест, спит и гадит – вот и весь образ жизни. Попросишь помочь – «Ой, у меня спина (голова, нога, задница), я не могу… Но в следующий раз – обязательно!» Напомнишь про общее (некоторое количество чая, сигарет, денег, которое собирается в каждой хате на общие нужды как хаты, так и всей тюрьмы – на больничку передать, в туберкулезное отделение («тубанар»), полосатым и другим нуждающимся с собой на этап) – «Да-да. Конечно, что же я, не понимаю, что ли – как только «кабан» (передача) зайдет, сразу занесу». Кабан зашел – его нет. Напоминать? Общак – дело добровольное… И вдруг тут, на Пресне, этот чепушила объявляет себя бродягой! Объясняю братве ситуацию, решили на следующий день уже думать, что с самозванцем делать. Время позднее, спать пора.

Утром просыпаюсь – нет Охотника. Где? «На проверке сломился из хаты, даже баул свой оставил… Ты знаешь, что… Мы тут подумали… А не хочешь стать у нас смотрящим?»

Так я стал смотрящим.
Смотрящий – человек, который отвечает за соблюдение воровского закона, разрешает конфликты, собирает общее и отвечает за все это перед ворами. Выбирается путем голосования. Не обязательно это должен быть бродяга, может быть и просто фраер, мужик, придерживающийся воровского закона. «Должность» муторная и ответственная, так как за каждый косяк в хате спрашивают со смотрящего. А уж умудриться и понятия в хате поддерживать, и с ментами при этом не поссориться – вообще, целая наука. Мне, если честно, совершенно все это не нужно было, в голове были уже этап и зона, да и блатным я себя, в общем-то, не считал (на общаке это «общественное положение» на меня повесили, меня особенно и не спрашивая, как я уже писал). Но тут ситуация была несколько иная – взяться было некому, кроме меня, я хоть представлял, о чем речь. Да еще малява пришла от Вора знакомого – «бери все в свои руки, там бардак, в хате этой». Бардак… Очень хорошо… А мне - разгребать, значит… Но всё оказалось проще – хата маленькая, один раз объясняю сидельцам, что теперь живем по-новому, и повторять не приходится больше до самого моего ухода на этап. Через месяц заехал один бродяга (я к тому времени от этого звания отбрехался, оставшись просто фраером при понятиях) – Андро Сичинава. Воры поставили его собирать общак с крыла (с половины 4-го корпуса), но через месяц он ушел на этап, и эта обязанность тоже осталась на мне. Приходилось крутиться, как белка в колесе, но с другой стороны, время пролетало незаметно… За это время к моему адвокату «в гости» подъехали мои друзья – объяснить, что если берешь ТАКИЕ деньги, то их положено отрабатывать. Либо умерять свои запросы. Адвокат пообещал сделать все, что можно. Теперь уже бесплатно. Даже вернуть часть денег. Видимо, оставшихся денег ему хватило на покупку калькулятора – он высчитал, что мне неправильно посчитали частичное сложение, и добавили лишний год. Написал жалобу – и о, чудо – мне пересмотрели приговор. Изменив срок с 9 лет на 8. И то хорошо…
После пересмотра приговора меня отправили на этап.

Этап.
Меня опять привели на сборку. Народу набралось человек пятьдесят, каждый – с 2-3 баулами, полосатые – потому, что полосатые, остальные – потому, что не знали, куда и как повезут. Я бы лично, если б знал – поехал бы налегке, все равно ничего из вещей почти не довез. Всех интересовал один вопрос – «Куда?». Как всегда, нашлись те. Кто знает точно – один знал точно, что в Коми, другой знал точно, что в Мордовию. Я же предполагал, что в Пермскую область. Правда, источник моих предположений оказался ошибочным, но повезли нас именно в Пермь. Утром выдали по полбуханки черного хлеба – две пайки. Две пайки – два дня пути. Если на восток – Урал. Если на север – Коми. Если на юг - … на юг у нас не возят…

Погрузили в воронки, я уже знал, как сесть, чтобы видеть через погрузочную дверь кусочек улицы – хотелось посмотреть на Москву, теперь я долго ее не увижу. За те полтора года, что я просидел к тому времени, Москва сильно изменилась – я не узнавал многие места, даже Курский вокзал, мимо которого я проезжал с работы и на работу каждый день, спрятался за гигантской стройкой «Атриума». Нас привезли на Курский, воронок проехал через стоянку, объехал вокзал слева, и выехал на пути. Я раньше не знал, что там есть проезд. Видимо, не для всех. Для воронков – есть.

Залаяли собаки. «Выгружаемся, быстро! Выпрыгиваем, отходим вправо, садимся на корточки, руки за голову! Шаг вправо, шаг влево – попытка к бегству, стреляем без предупреждения!». Хорошее начало… Как руки за голову, если в руках два баула? Эй, старшой, а сумки куда? – «В ж… себе засунь! На корточках, не вставая, вдоль поезда, к «столыпину», марш!». Ковыляем гусиным шагом, одна сумка бьет по спине, вторая тащится по растрескавшемуся асфальту перрона, замедляя и так небыстрое движение навстречу столыпинскому вагону. Бросить? Нет, фиг вам, дотащу! Вот и «столыпин»…

Столыпинский вагон.
Основной транспорт для перевозки заключенных. Снаружи – обычный пассажирский вагон зеленого цвета, но окна – только с одной стороны. Вторая стенка вагона – сплошная. Изнутри к ней примыкают камеры-купе. Камеры – размером со стандартное железнодорожное купе, только на втором и третьем ярусе между полками укладывается откидная перемычка, превращающая полки второго и третьего я руса в сплошные нары. Естественно, нары деревянные, а не мягкие, как в настоящем купе. А та стенка камеры, где у нормального купе дверь – сплошная решетка от пола до потолка, с узкой, решетчатой же, дверью. За дверью – коридор, по которому ходит конвой. В камеру набивают по 15-20 человек. Лежать – сложно, сидят на нарах, прижавшись друг к другу. Периодически кто-то вытягивает затекшие ноги… Душно. Хочется пить. «Старшой! Принеси воды!» - «Сейчас разбежался! А ну молчать! Час всего едем! Вода по расписанию!» Воду дали только вечером. По кружке на человека вонючей железнодорожной воды… «Куда едем, старшой?» - «Там узнаешь! Хорош орать!» - «Хоть на дальняк выведи!» - «В туалет – по расписанию!» - «Пачку LMа дам!» - «Красного? Или синего?» - «Красного!» - «Ну пошли тогда…». Еще за пачку узнаю, что везут в Пермь. Я бывал в Перми, туда ехать чуть больше суток. Правда, Столыпин больше стоит, чем едет… «Скоро будем?» - «Никто не знает… Ты, это… Завтра смена конвоя… Вологодские будут. Ты им сигареты не предлагай – побьют…». Возвращаюсь в камеру с новостями – Пермь, вологодский конвой… Народ приуныл – Пермь – это еще как вывезет, а вологодские – это плохо…

Утро встречает бодрым криком: «Граждане осужденные, вас приветствует ВОЛОГОДСКИЙ КОНВОЙ! Будем вести себя хорошо, доедем до места без потерь!» Съел вторую пайку – вроде, сегодня приедем. Не приехали. До Перми мы ехали семь дней. Есть было нечего, воды – кружка в сутки. На седьмой день есть уже не хотелось. То, что день – седьмой, узнали только по прибытию в Пермь. Утром по решетке камеры стукнули дубинкой – «Подъем, арестанты приехали! В камерах ничего не оставлять! Хватаем баулы и бегом на выход! Спрыгиваем, отбегаем в сторону, садимся на корточки! Пошли!!!» От свежего воздуха и голода кружится голова. Сумки стали неподъемными. Грузимся в воронок. Едем в Пермский централ.

Продолжение следует…
Всегда Ваш, Москит.

(Вологодские - звери, конечно... Насколько я знаю, страшилку из них сделали еще при Берии, а сейчас они уже имидж поддерживают. Но мы, вроде бы, нормально доехали... Предупреждены были.
Вологодские любят собаками потравить, заставить побегать сквозь строй. На погрузках-выгрузках тоже имеют собственные наработки, типа бега по неосвещенному тоннелю, в котором раскиданы грузовые тележки. Запускают зеков, следом, через секунд тридцать, запускают собак. Погрызенных я видел лично. Еще раз повторю - нам просто повезло - этап проехал сразу в Пермь, не было промежуточных пересылок в Кирове и т.п.)
Продолжение - так продолжение...

Пермь.
Пермский Централ встретил нас угрюмой тишиной. Когда-то мне казалось, что на «девятке» тихо – но нет, там время от времени то голос донесется через дверь, то звук работающего телевизора ,по коридорам ходят вертухаи, кого-то вызывают на допросы, кого-то на свидания… Матроска – та вообще гудит постоянно, днем и ночью, как огромный пчелиный улей – двенадцать тысяч человек ходят, сидят, говорят, кричат, поют, смеются, плачут… Круглые сутки, из года в год. Пермь – молчит. На сборке (тут она называется «привратка») слышно, как где-то в конце коридора капает вода. По коридору тихо крадется баландер, тащащий за собой на тележке две 50-литровые фляги с баландой – вареной капустой. Тюрьма замерла, время тоже…

«Уголовнички! Баулы в зубы, в баню, бегом! Не растягиваться. Не тормозить. НЕ ШУМЕТЬ!!!». Два низкорослых вертухая подталкивают нас дубинками в спины, улыбаясь так, как будто знают про нас что-то смешное. Через пять минут мы поймем, что вызвало их улыбки…

Железная дверь, шум льющейся воды. «Заходим в баню, заходим, не стоим!» - «Начальник, куда? Раздевалка где? Тут же душ сразу?» - «Заходим, раздевалка с другой стороны!» - «Так воду выключи, дай пройти!» - «Еще чего, пошел, мля.. Пошел!» Вода – ледяная, льется с потолка сплошным потоком. Мы в одежде, пытаемся проскочить в противоположную дверь. Под потолком – с десяток «леек», как назло – работают все. Пройти сухим – нереально. Хорошо еще, что сумка не промокает, будет, во что переодеться… Только ведь, надо еще и назад пройти. А ментам смешно…

Фиг вам, над собой смейтесь! Неспеша, как под летним дождиком, шлепаю по щиколотку в воде через душевую в раздевалку. Холодно. А мыться все равно надо – неделя в столыпине, от всех воняет, как от козлов. Быстро раздеваемся, выбегаем обратно в душевую. Холодно. Намочился – назад в раздевалку, намыливаться. Только намылились – открывается дверь: «На выход! Нечего размываться, не дома!». Кое как смываем мыло, хватаем баулы… «Одеться! Нельзя в трусах!» - «Начальник, побойся Бога! В чем потом ходить, намокнет же всё? Или воду выключи…» - «Одеться! Вас сюда никто не звал, воры, насильники, убийцы!» - «Не звал? Так открывай ворота, я пойду… На себя посмотри, кстати… Садист!». Дубинкой по голой спине – очень больно… Ботинком в живот, отлетаю опять под поток воды, ударяюсь головой о кафель. Откуда-то идет кровь. Моя? Рядом еще кого-то бьют, может, и не моя… Те, кого не бьют, выбегают в коридор, их сажают на корточки лицом к стене. Меня, наверное, сейчас поведут в карцер…
Не повели. Транзит. Всем всё пофиг.

Транзит. Полуподвал одного из корпусов Пермского Централа. Этап разделяют и по 3-4 человека раскидывают по разным хатам.
К камере подводят молча. Так же молча вертухай открывает дверь, и кивком показывает – «заходи!». Какой-то бомжатник – грязь, вонь, полумрак. Оборачиваюсь – одинокая лампочка накрыта тряпкой, похожей на давно нестиранные трусы. Мда… Занесло меня…

Брезгливо, каким-то веником, скидываю тряпку. С верхнего яруса нар поднимается лохматая голова: «Э..! Ты чё? Берега попутал? А ну повесь обратно!». Гм… Так меня еще ни в одной хате не встречали. Тем более, какие-то черти… Чувствую, меня начинает накрывать...

Запрыгиваю на нары, ногой спихиваю лохматого вниз. «Я тебе сейчас попутаю, с-сука, ты с кем базаришь? А ну, подорвался, пидор, веник в зубы, и зашуршал!». Внизу его уже встречают мои соэтапники – пара оплеух, и у лохматого в глазах начинает включаться понимание. Через пять минут он уже изображает зайца «Энерджайзер» с веником. Вообще-то, в тюрьме не принято бить кого-либо ногами (кроме педерастов, которых руками бить западло), и уж тем более, не принято необоснованно называть кого-то «пидором», но в этой хате, похоже, о понятиях не слышали. Ну и ладно.

«Народ, бродяги есть в хате?» - спрашиваю для проформы, понятно, что нет, тут мужиками-то не всех можно считать – «Не-е-ет…». Начинают одна за одной подниматься другие лохматые головы, похожие, как у близнецов. Угу, понятно, опять придется брать власть в свои руки. «Курить есть? Чай? В чем нужда?» - проверенный метод «кнута и пряника», одного избил, остальных – накорми! «Не-е-ет…». Вот заладили, блеют, как овцы. Ну да ладно – в бауле последняя пачка чая, зеленого, и полпачки «Друма» - на сутки хватит всем, а там придумаем чего-нибудь. Достаю, кидаю на грязную тумбочку – «Налетай!». Чифирим, курим. Кто-то вызывается освободить и помыть верхние нары – «для братвы». Еще через час «братва» ложится спать.

Утро встречает головной болью – видно, досталось вчера в бане. Чифирнуть бы… Спрыгиваю вниз, начинаю искать чай. Нету… Странно, была большая пачка, даже если без нас чифирили, еще должно оставаться на пару раз. Стаскиваю с нар одного из местных – «Где чай?» - «Так, эта… счифирили…» - «Как счифирили, там на пару дней чая было?» - «Так мы всю ночь чифир варили…» - «И что прикажешь делать сегодня?» - «Не знаю, а что, больше нет???». Меня накрывает повторно – бомж улетает в угол камеры. «Уроды, блин! Вы чего, суки, охренели??? Вообще ни о чем, кроме своей кишки не думаете??? У вас от такого количества чифира мозги не лопнут? Хотя, чему там лопаться уже…». Надо срочно закурить, успокоиться, пока я тут не наворотил… Где табак? Уж полпачки табака за ночь не могли они выкурить? Могли… Я вообще взбесился, парни из московского этапа держат меня за руки: «Тихо, тихо, не кипишуй, сейчас отпишем смотрящему, пришлет и чай и курево…». Легко сказать, не кипишуй… Да я бы их сейчас… Здравый смысл берет верх. Ищем смотрящего.

«Эй, бесы, есть в этой тюрьме смотрящий?» - «Не зна-а-аем…» - «Чего вы знаете, блин… Придется у баландёра спрашивать…» - «Не надо у баландёра!!! Он ментов приведет, всех побьют!». Вот черт, послал кто-то на мою голову колхозников… Вспоминаю старый арестантский способ – разговор через дальняк. При таком способе надо, натурально, кричать в унитаз – если нет водяной пробки, то тебя услышат по всему стояку. Со стороны выглядит забавно.

Я постучал по трубе. «Говорииии…» - голос из дальняка действительно напоминал голос водяного – «День добрый, братва! А что, на этом Централе транзит уже не греют? Кто смотрящий за тюрьмой?» - «Здоровенько, брателло! А что, в этой хате народ появился? Мы сюда каждый день стучимся, никто не отвечает! А за Централом смотрит Золотозубый! Мы ему передадим, что вы тут». Я посмотрел на местных: «Давно в этой хате?» - «Неделю уже…» - «А чего не отвечали, когда вам стучали?» - «А мы не знали, что это нам…». Тяжелый случай. «Вы откуда сами все?» - «Чормоз. Яйва. Кизел. Кудымкар.» Неширокая география, действительно, все местные. Выбираю того, кто пободрее – «Дорожником будешь, славливайся с верхними». После короткого объяснения, новоиспеченный дорожник принялся перекрикиваться с верхней хатой. Потом по плечо засунул руку в дальняк, и вытащил запаянную в полиэтилен маляву на длинной веревке. Отвязал, отдал мне. От смотрящего. «Часик в радость, бродяги!» - та-а-ак, парень пересидел на малолетке – «донесла мне почта арестантская, что в транзите бродяги в нужде и голоде сидят…» - бредит парень, однозначно… Хотя, насчет голода… Так, что тут дальше? Бла-бла-бла, не интересно… А, вот: «И так как по понятиям живет Централ, помогаем мы терпигорцам всегда. Встречайте грев. С искренним уважением и братским теплом, смотрящий Пермского Централа Золотозубый». Вот и решился вопрос с куревом и чаем, а то, что тут смотрящий гонит… Какая тюрьма, такой и смортящий.

И пошли к нам в хату караваны грузов.
Груз обычно делается так: берется газета, в отдаленных тюрьмах – просто полиэтилен, и сворачивается в трубочку, диаметром 3-3,5 сантиметра и длинной сантиметров в двадцать. Один конец трубки заворачивается, с другого в нее насыпается чай, после чего второй конец тоже загибается, и получившуюся «колбасу» запаивают в полиэтилен с помощью спичек. Такой груз не намокает, и легко проходит по канализационным трубам. Его привязывают к веревке и пропихивают в унитаз. Этажом ниже дорожник, засунув руку в дальняк, ловит груз и затаскивает его в хату. Если груз надо отправить снизу вверх, то сверху просто спускают веревку, внизу дорожник её ловит, привязывает груз, и пропихивает его в трубу, после чего груз затаскивают наверх. Но чай и сигареты в грузах – это в Москве. В Перми слали даже кофе и колбасу. Месяц в транзите сидели сытые, с чифиром и куревом. Что еще надо арестанту?

Ночью лязгнула дверь. Громко зачитывают фамилии. На этап. Хватаю похудевший баул и спрыгиваю с нар. «Куда, старшой?» - «На Белый Лебедь».

Продолжение следует…
Всегда Ваш, Москит.
Продолжение.

Белый Лебедь.
Название, от которого бросает в дрожь любого российского зэка… Всероссийский БУР (Барак Усиленного Режима, по-новому – ЕПКТ, Единое Помещение Камерного Типа), тюрьма для пожизненно осужденных и самая страшная пересылка в России, расположенная в городе Соликамске Пермской области (ныне – Пермский край). Сюда привозят со всей России неисправимых на перевоспитание. Выживают не все. Из выживших нормальными людьми остаются тоже далеко не все. Особенно не везет тем, кто приезжает на Белый Лебедь на пересылку – вроде бы, даже режим нарушить еще не успел, даже до зоны не доехал, а уже попал, как кур в ощип…

Воронок трясся на колдобинах Соликамской мостовой. Дорога была вымощена бетонными плитами, растрескавшимися настолько, что местами наружу торчала металлическая сетка. Старенький ГАЗик стонал рессорами и скрипел кузовом, просясь на пенсию, а в кузове сосредоточенно молчали сорок зэков. «Эй, братва! Закуривай! Когда еще придется…» - пожилой сержант-конвоир грустно смотрел на нас через решетку, отделяющую две камеры воронка от конвойного отделения. «Старшой, дал бы закурить, мы полтора месяца на этапе, поиздержались…». Конвоир вытащил из нагрудного кармана полупустую пачку «Примы», смял ее в кулаке, превратив в узкую сморщенную трубочку, и просунул между фигурных прутьев решетки. Бородатый грузин Дато, в вязанной шапочке и овчинном жилете, перешитом тюремными умельцами из старой дубленки, вынул из пачки несколько сигарет, закрученных в немыслимые спирали, с наполовину выпотрошенным табаком, и просунул остальную пачку назад. «Возьми, командир, нам хватит. Если не жалко, дай лучше соседям, они тоже давно не курили...» - «Чего ж вы на свободе не такие добрые?» - седой сержант, снова скрутив пачку, просовывал ее уже в соседнюю камеру – «Почему не добрые? Мы всегда такие… Тут не только бандиты едут. В Грузии у меня жена и дочка, мать с отцом – пенсионеры, только пенсию им уже третий год не платят, а у меня зарплата 5 долларов… Учителем был в школе, город маленький, работы нет никакой… На 5 долларов не проживёшь. Поехал в Москву, к брату, он звонил, говорил, бизнес у него. Барсетки он воровал, вот какой бизнес оказался…» - Дато затянулся, и передал сигарету мне – «У нас в городе электричества не было в ту зиму, углем топили. Уголь дорогой, а ведь еще и есть что-то надо… В Москве без регистрации работу не найти, да и никто авансом деньги все равно не даст… Брат сказал – «пойдем со мной, колесо проколешь, и отойдешь». Пошел с ним. Колесо проколол, а тут женщина какая-то, кричит, показывает на меня… Я и не понял, как – ударил её шилом. Брат барсетку уже схватил, и побежал. А у нее тоже дочь, сиротой осталась, и отца нет. Я не побежал, стоял, ждал милицию. Судили и за женщину, и за барсетку, дали 22 года. Выйду – внуки будут…». Дато не вышел. Через год он умер от распада лёгких.

Мы докурили, затушили сигареты и попрятали бычки по карманам – на самокрутки. Второй конвоир, молчавший всё это время, приоткрыл дверь и выглянул наружу: «Подъезжаем!». В окошке, расположенном на двери воронка, показались глухие железные ворота, с барельефами белых лебедей на створках. Ворота медленно разъехались в стороны, и мы оказались на территории Белого Лебедя. «Ни пуха!» - сказал седой, и открыл дверь воронка.

«А ну бегом, мля, бегом! В клетку забегаем, садимся на корточки, мордой вниз, кто поднимет – урою, мля!» - так нас встретил плосколицый зэк, с наколотыми на веках словами «не буди», от чего его глаза казались подведенными, как у женщины. В руках он держал деревянную киянку на длинной ручке. «Ну что, пидарасы, е..ться приехали?» - он плотоядно ухмыльнулся, оглядывая наши согнутые спины. Зурик, двухметровый карманник из Питера, рванулся к Плоскому, но тут же упал, встретившись с киянкой. Плоский несколько раз добавил ему ногой по лицу и киянкой по коленям – «Мордой в пол все! Еще смелые есть? Воры, бродяги, идейные?» - к клетке подходили еще несколько человек с деревянными колотушками в руках. Вертухай стоял рядом, но делал вид, что оглох и ослеп. Белый лебедь – сучья тюрьма. Здесь перевоспитывают осужденных силами самих осужденных. Менты не вмешиваются. Да и не сможет ни один мент лютовать так, как «перевоспитанный» преступник. Такому деваться некуда, в зоне его или убьют, или в петушатник определят, тем более, что групповое изнасилование – один из методов «перевоспитания» на Белом Лебеде. И бывшему бродяге, прошедшему через такое, далеко не всегда хватит выдержки и смелости, чтобы не сломаться. К тому же – в зоне братве совершенно не важно, по жизни человек дырявый, или его на Белом по беспределу опустили – дорога все равно одна, в петушатник. Вот и остается такой, сломанный и опущенный, на Белом Лебеде – злобу за сломанную жизнь на других вымещать. И это бывает страшно…

«Вокруг себя посмотрели все! Видите, как чисто? Это не потому, что тут убираются, а потому, что тут не пачкают! Всем снять обувь!» - «Как снять, не май месяц, мы чего, по улице босиком должны ходить?». Киянка врезается в голову спросившему со звуком расколовшегося арбуза – «Здесь говорю я! Вы только слушаете и соглашаетесь. НА БЕЛОМ ЛЕБЕДЕ ПЕРЕДВИГАТЬСЯ ОЧЕНЬ БЕГОМ, И ОЧЕНЬ БОСИКОМ! ВСЕГДА! За мной, бегом!».

Нас повели на шмон.
Шмон на Белом Лебеде очень напоминает известную сцену из фильма «Свадьба в Малиновке» - «Это тебе, это - мне. Это – опять мне, это - снова мне». Шмонают зэки. Все, имеющее в их глазах хоть маломальскую ценность, откладывается в сторону. Новые спортивные и джинсовые костюмы, обувь, теплые вещи, заботливо собранные на этап, купленные на последние деньги родителями-пенсионерами – всё улетает в угол. Чай, сигареты – тоже (у нас не курят, розеток в камерах нет, так что чай все равно не сварите!). Мыло, зубная паста (не положено больше одного куска хозяйственного, не положено больше одного пластикового тюбика!). Срывают нательные кресты (ценности запрещены!) – «он же оловянный…» - удар по почкам – «Ценности запрещены!».

Мне повезло – мои новые зимние ботинки 39-го размера, видимо, никому не подошли. Спортивный костюм уже не новый, куртку я прочифирил еще в Перми. По крайней мере, не ушел со шмона в трусах… Ой, не зря один знакомый полосатый советовал на этап в рванье ехать – «А потом в зону всё, что нужно, пришлют. Езжай налегке, послушай старого арестанта…». Зря не послушал. Баул вернули пустым. Внутри – кусок хозяйственного мыла, начатый тюбик зубной пасты, ложка, кружка пластмассовая. Все.

«Обувь подобрали! За мной, бегом! Кто отстанет – переломаю ноги, мля!». Мы, как стадо изможденных баранов, оббегаем двухэтажный барак и забегаем внутрь. «Стоять! Лицом к стене!». Стоим. Ждем. Нас разбивают на группы и разводят по камерам. Неужели всё на сегодня? Нет, это Белый, тут «всё» не бывает…

Открывается дверь в камеру, и через разделительную решетку на нас с вопросительной интонацией смотрит очередной «козёл» («козлами» в зоне называют «вставших на путь исправления» - помощников администрации из числа осужденных, сама администрация называет их «активистами»).
«Чего молчим?» - он ухмыльнулся и демонстративно облокотился на ручку кувалды – «А чего говорить? Сидим вот…» - «Знаю, что сидите.. А КТО БУДЕТ ДОКЛАДЫВАТЬ, БЕСЫ!!?? А НУ ВСЕ В КОРИДОР!» - «Ты бы объяснил, предупредил…» - решетка распахивается, в камеру вбегают несколько человек с колотушками и начинают избивать всех, по кому попадают… Зэки начинают выбегать в коридор, кто-то спотыкается, падает, следующий запинается об него. Через минуту в коридоре – куча-мала, которую с нескольких сторон обрабатывают киянками. Кучу растаскивают, нижнего уносят в больницу. «Все в камеру! Назначить дежурного, я вхожу, все встают, дежурный докладывает, сколько человек в камере. Понятно?» - «Понятно…» - «Заходим!»

Заходим, дверь захлопывается. Переглядываемся молча. Мы тут всего несколько часов, а ни на ком уже живого места нет… А сколько еще тут сидеть..? Дверь снова распахивается: «Где доклад? Кто дежурный? Все в коридор!». Снова киянки, но теперь бьют не куда попало, а все больше по ногам и по спине. «Заходим!». Ох, что ж я маленьким не сдох…

Заходим. Сразу говорю одному из местных – «Ты докладываешь! Язык не отвалится» - «Почему я сразу?» - распахивается дверь. Тишина. «Все выходим!». С разворота бью «молчуна» локтем в голову, добавляю коленом – «Чмо колхозное, да я задрался уже деревяшкой по спине получать, докладывай, с-сука… Или мне доложить, чтобы тебя, такого красивого, не били?». «Слышь, земляк?» - это я уже «козлу» - «Отсади меня от этих тормозов нафиг, не хочу люлей из-за них получать!». «Земляк» ухмыльнулся: «Пять минут вам, чтобы разобрались, кто докладывает. А ты иди со мной!».

Выхожу. Пол бетонный. Ноги мёрзнут. «Чего, правда решил отсадить?» - «Нафиг ты мне сдался, отсаживать… Слушай сюда. У тебя в деле написано, что ты спортсмен какой-то. Тут комиссия у нас, и с ней журналисты. Французы. Хочешь до этапа без гимора досидеть?» - «Хочу…» - «Французам нужна знаменитость какая-нибудь. У нас тут знаменитостей не бывает. А ты – в сборной выступал. Будешь знаменитостью, какой-никакой. Иди в хату, одень ботинки, сейчас пойдем к французам».

Открывает камеру. «В камере тридцать восемь человек, жалоб нет, дежурный – осужденный такой-то…». Смотри-ка ты. Научился.
Захожу, обуваюсь. На меня смотрят так, как будто я иду на расстрел. Улыбаюсь своим парням, подмигиваю и выхожу.

Французы просят позировать для фотографа. Изобразил изможденного русского зэка, благо, играть не пришлось. Попросили раздеться по пояс. Синяки интересно посмотреть, похоже… Фотографируют. «Откуда синяки», спрашивают. Говорю, что упал с верхней полки, когда везли в столыпине. Крупным планом фотографируют мои наколки, не подозревая, что часть из них к тюрьме никакого отношения не имеют. Из их разговора с ментами узнаю, что в рабочей зоне, на пилораме, несколько дней назад были комиссией были найдены три трупа зэков, которые уже несколько месяцев числятся в побеге. Трупы свежие, были закопаны в опилки. Как они там оказались – непонятно. Мент утверждает, что у них – образцовая тюрьма, и ничего подобного быть не может. Наверное, массовое самоубийство. «А как же быть со следами побоев на телах?» - «А вы разве видели тела?» - «Нет. Но..» - «Раз не видели, зачем занимаетесь распространением слухов, порочащих Российскую пенитенциарную систему?». Журналисты молчат. Фотограф дает понять, что со мной закончил, и меня ведут обратно.

По дороге «козел»-дневальный говорит мне, что меня больше бить не будут – за то, что я не сказал французам, откуда у меня синяки. Ему не объяснить, что некоторые люди просто не умеют «стучать»… «Чего-нибудь надо?» - дневальный явно доволен – «Да, если можешь, завари чифира, большую кружку. Голова болит» - «Не вопрос, иди в хату, я занесу».

Возвращаюсь в хату. На меня смотрят с подозрением – я цел, синяков не добавилось… Рассказываю про французов, про три трупа. Открывается дверь, все встают, дежурный докладывает. Заходит дневальный с литровой кружкой чифира. Немая сцена, все в шоке.

Больше меня, действительно, не били. И не выводили на работу. Работа на Белом – тема для отдельного рассказа, но я расскажу здесь, в двух словах.

В первый же день к нам зашел комендант – зэк, отвечающий за благоустройство территории. «КАМАЗ кто умеет водить?» - несколько человек радостно подняли руки – уж лучше в кабине посидеть несколько суток, чем в камере. «На выход!».

Вернулись они ночью. Даже не синие – ЧЕРНЫЕ… КАМАЗ на Белом Лебеде – огромный деревянный короб, который загружают снегом. В него запрягают несколько человек в качестве тягловой силы, и они тащат его волоком из одного конца Лебедя в другой. Кто падает – избивают. Отдыхать – нельзя. Снег сваливают в огромный металлический бак, и плавят.

Утром, в шесть, опять зашел комендант. «Камазисты, на выход!». Кто-то хихикнул. «Смешно кому-то? Десять человек выходим, на Аврору. Смехун – первый!».

Аврора. Тот самый бак для плавки снега. Воду из него вычерпывают ведрами, переливают в бочки, бочки ставят на «камазы» и оттаскивают к бассейну (Да-да, настоящий бассейн, находится перед вторым бараком. Правда, в нем никто никогда не купается…). Бочки выливают в бассейн. Работающие на Авроре – смертники. На улице – минус тридцать, а они с ног до головы мокрые. Если остановился – пневмония. Лечить никто не будет, закинут в камеру, если повезет – уедешь на этап, в зоне, возможно, вылечат. А может и нет. Останешься на Белом – сдохнешь наверняка.

Когда бассейн заполнен, его надо «почистить» - и еще одна бригада отправляется вёдрами вычерпывать бассейн.

Несколько человек направляют на уборку территории – бетон моют с мылом, с тем самым, которое отобрали на шмоне. Разметку обновляют при помощи зубной пасты, опять же, отобранной у зэков. Ну и конечно – за попытки отдохнуть, или за работу «без отдачи» - бьют. Жестоко.

Как ни странно – легче всего Белый Лебедь переносят те этапники, которые попадают на нем в карцер – их не выводят на работу и почти не бьют. Правда, практически не кормят. Да и холодно в карцере. Очень холодно.

Я отсидел на Белом Лебеде четыре дня в 1998 году. Забыть не могу до сих пор.

«На этап, с вещами!» - на этот раз за нами пришел вертухай. Грузимся в воронки.

«Куда, командир?» - «Ныроб» - «А где это?» - «За Чердынью» - «Не знаю, всё равно…» - «Лучше бы и не знал…» - «Почему?» - «Там тебе Белый Лебедь раем покажется» - «Так не бывает… наверное…» - «Знаешь, как называется место, куда ты едешь?» - «Как?» - «Красный Лебедь. Там ЕПКТ для Верхнекамских лагерей. Всё то же, что и на Белом, только туда никакое начальство не доезжает. На них вообще никакой управы нет» - «Да сколько же, блин, этих Лебедей...?» - «Три. Два – у нас, и еще один, Черный, в Омске. Еще со времен Берии. Не повезло тебе, парень…»

Продолжение следует…
Всегда Ваш, Москит.

Ныроб. Поселок городского типа далеко за Соликамском. Две зоны – строгого и особого режима. На территории строгой зоны – тюремная больница и ЕПКТ «Красный Лебедь». На территории ЕПКТ два здания – сам Лебедь, двухэтажная постройка из красного кирпича, и одноэтажный барак пересылки.

В Ныроб везут «воронками» - железная дорога закончилась в Соликамске. Этап небольшой, человек тридцать, так что размещаемся с относительным комфортом. Конвоиры захлопнули двери камер, и как будто забыли про нас – составили автоматы в угол конвойного отделения, закурили, и тихонько заговорили о чем-то своем. Мы бы тоже закурили, да нечего, после Белого в карманах – ни крошки табаку. Один из конвоиров, на вид – типичный деревенский дядька, лет сорока, даже в камуфляжном бушлате выглядящий так, словно только что из коровника, протянул через решетку недокуренную «примину» - «На, затянись! Зеленый весь… Долго на Белом был?» - «Четыре дня…» - «Повезло… Люди по полгода сидят, бывает…». «Старшой, а на Красном как? Бьют?» - «Если быковать не будешь – не бьют. Да и не попадешь ты на Красный, если нарушений не будет – на пересылку и дальше, на этап. Если в Ныробе не оставят». «А как там сидеть-то, нормально?» - «Будет возможность, просись дальше, в лес…». Вот конспиратор… Ничего конкретного не говорит… Ну ладно, в лес, так в лес…

В Чердыни берут попутчицу – женщину лет 35-40, едет к мужу в зону. Разговорились. Муж сидит на строгом в поселке Валай. Довольно далеко, но, по крайней мере, туда есть дорога. Говорят, в этом же Управлении есть зоны, куда дорог нет. Но и так у нее выходит 6 суток пути в один конец. И то – если повезет с попутками. Мда… Похоже, ко мне никто не приедет в такую даль.

Останавливаемся у переправы (мост через Колву построили только в 2001 г., до этого ходил паром), конвоиры выпрыгивают из «воронка», уходят куда-то, слышны только их голоса. Автоматы так и стоят, прислоненные к борту машины. «Слышь, подруга… Передай автомат… Пойду я отсюда…». Женщина выглянула в дверь, потом метнулась к автоматам, схватила один и повернулась к решетке, явно недоумевая, как его просунуть через прутья. «А… Как его..? Парень, а как ты откроешь-то..?» - «Поставь на место, я пошутил… Жизнь дороже…». Она как-то обиженно посмотрела, повернулась, поставила автомат в угол, уселась на скамью, и замолчала, нахохлившись… Боевая женщина. Все они такими становятся, когда мы в тюрьму попадаем… Вроде бы, и не подумаешь никогда, что они на такое способны, но… Мама моя, например, как-то даже смогла выйти на нашу местную братву, и добиться от них, чтобы мне в зону грев из общака отправляли – и это женщина, которая раньше даже фильмы «про бандитов» никогда не смотрела… А какие сумки с продуктами, чаем и сигаретами она мне в зону таскала – я их сам еле поднимал, а она из Москвы, волоком, с попутки на попутку… Говорил ей – «Не надо, перебьюсь, зачем такую тяжесть таскать, о здоровье своем подумай!» - а она – «Да мне не тяжело, где-то люди помогут, где-то по одной сумке отнесу, за другими вернусь, так, потихоньку, доезжаю…». Четыре года, три раза в год, так и возила. Матери, они такие...

Бывает и по-другому… Жёны ждут, невесты – никогда. Из всех людей, с которыми мне довелось встретиться в заключении, только одного дождалась девушка, причем познакомился он с ней в день ареста. Ездила к нему на свидания в тюрьму, потом в зону, в зоне расписались. Сейчас – замечательная семья. Но это – даже не исключение из правил. Это – чудо. А вообще – ждут только жёны, связанные годами совместной жизни и общими детьми. Разговоры про любовь оставьте в прошлой жизни...

Воронок въезжает на территорию зоны. «Выгружаемся…» - всё тот же конвоир, с красным, как у вареного рака лицом, лениво пересчитывает нас по головам и поворачивается к другому, в зеленой тельняшке и в берете – «Вроде, все. Забирай».

Нас ведут по широкой дороге, похожей на контрольно-следовую полосу – «причесанный» граблями песок. С одного края – бетонная дорожка, по корой идет конвоир. За нами уныло плетется зэк с широченными граблями, восстанавливая затоптанную нами полосатую причесанность песка. Проходим двухэтажное административное здание, по местному – штаб. Вокруг – ни души, не считая конвоира и зэка с граблями… Ну и зона… Все огорожено решетками и сеткой, разделяющими зону на участки – «локалки». Выход за пределы локалки – только с разрешения администрации. Поэтому и пусто так… Но про эту зону я напишу позже – мне пришлось в ней посидеть через несколько лет, а пока мы подошли к воротам, разрисованным аляповатыми красными лебедями. Дааа… На Белом Лебеде барельефы выглядели более зловеще.

«Первый открывает ворота, последний закрывает» - приказывает конвоир, и мы оказываемся на Красном Лебеде. Прямо перед нами – двухэтажное здание с «намордниками» на окнах. Намордник – сплошной стальной лист, приваренный в нескольких сантиметрах от проема окна. Воздух проходит плохо, свет не проходит вообще.

На скамейке возле металлической двери с глазком сидит толстый зэк в кашемировом полупальто и с дорогими часами, выглядывающими из-под рукава. «Воры, бродяги, блатные, приблатненные есть?» - он ухмыльнулся – «Добро пожаловать ко мне на перевоспитание. Пидарасы всегда нужны!» - он расхохотался, конвоир тоже усмехнулся – «Птюха, хорош этапников запугивать… Граждане осужденные – это Птюха, дневальный КрасногоЛебедя. Кто нарушит режим – поступит в его распоряжение. Но я бы не советовал…». Мы проходим мимо здания ЕПКТ. Сворачиваем налево и видим странное бетонное сооружение, сохранившее на себе следы старой побелки. Вдоль стен – ряды некрашеных металлических дверей. Конвоир открывает одну из них – «Заходим».

Заходим. Потолка нет – небо. Прогулочный дворик. Холодно. «Эй, бродяги!» - голос откуда-то сверху – «Вещи хорошие есть? Деньги? Хотите спокойно отсидеть? Или хотите на работу ходить? Тут работами Птюха заведует…». Поднимаю голову. На небольшой вышке, с которой конвоиры обычно смотрят на гуляющих арестантов, стоит худой молодой зэк, с вытатуированным на шее комаром. «Ты кто?» - «Ленин. Дневальный пересылки» - «Ленин, чай-курить есть?» - «Костюм спортивный давай - все будет…».

Ленин куда-то исчез, заскрипел замок, вошел давешний конвоир в тельняшке – «На шмон выходим!».

Заводят на пересылку – одноэтажный потрепанный барак. Закрывают всех в небольшой комнате – местный аналог сборки, только ни воды, ни параши. Ждем. На улице темно, поздний вечер. Наконец, начинают выводить по одному.

«Деньги, ценности есть?» - «Побойся Бога, начальник, мы с Белого Лебедя едем. Сумки пустые, какие ценности?» - «Сумку давай сюда. Это что?» - «Сам видишь – фотки» - «Чё за баба? Эх, отодрать бы её…» - «Старшой, за базаром следи, я на этапе нервным стал…» - «Фотографии конфискую, не положено. А ты, сученок нервный, до этапа целым досиди, сначала».

Продолжение следует…
Всегда Ваш, Москит

С продолжением будет чуть медленнее, предыдущие части были уже написаны к сегодняшнему дню, а последующие буду выкладывать по мере написания.

Тяжело захлопнулась за спиной дверь. В нос ударила вонь параши и еще чего-то, вызывающего в голове образ гниющего мяса. Я попытался осмотреться, но в полумраке камеры, освещенной одной единственной лампочкой, закрытой металлической пластиной с просверленными отверстиями, через которые свет еле-еле пробивался, видно было только теряющиеся в темноте двухъярусные нары со спящими на них вповалку людьми. Никто не отреагировал на скрежет замка, никто не приподнялся даже, чтобы посмотреть, кого привели. Мертвое царство... Под ногами что-то зашевелилось, и я с опозданием рассмотрел, что на полу тоже спят люди. Стараясь дышать ртом, чтобы не стошнило от неописуемого смрада, я влез на верхние нары, раздвинул лежащих там арестантов, и улегся, положив под голову свернутый баул. Утро вечера мудренее...

Казалось, не успел я закрыть глаза, как над ухом пронзительно зазвонил будильник. Что за черт? Откуда..? Я приоткрыл один глаз, пытаясь обнаружить источник звона, и с удивлением увидел, что нары вокруг меня уже пустуют.

«Подъем!» - истошный голос доносился откуда-то сверху - «Встали все! Что, вчерашнему этапу пофиг, что им говорят? Встали! Сейчас под дубинал попадем все! Спецом мусоров провоцируете???»

Я повернул голову и посмотрел на стоящего надо мной зэка: «Слышь, истеричка, хлебало завали... Я тебя, пёс, так сейчас спровоцирую, что ты срать будешь дальше, чем видеть. И выключи свой хренов будильник, пока я его тебе в дупло не засадил...»

У стоящего на нарах зэка глаза налились кровью и появилась на губах пена. «Да я... Да ты... Да ты мужиков подставляешь, они сейчас из за тебя будут люлей получать..!» - «А ты чего за мужиков-то говоришь? Они сами за себя скажут, если надо будет...» - «А тут я за мужиков говорю!».

Я даже опешил от такой наглости... Привстал, посмотрел вниз: «Эй, тут мужики есть? Нормальные мужики?» - внизу штук тридцать лохматых затылков даже не пошевельнулись, а их обладатели продолжали тупо стоять лицом к двери, ожидая, когда же их выпустят на прогулку. Перед самой дверью стояли двое наиболее грязных, держа за ручки парашу с таким видом, как будто это был Ковчег Завета...

Из угла верхних нар раздался дружный хохот: «Ну чего, мля, фраер, нашел мужиков??? Тут мужиками будут только те, кого мы ими назначим!».
Я посмотрел на смеющихся – черные милистиновые робы, черные же суконки и кашемировые полупальто, бирки, написанные каллиграфическим почерком... Наглые, холёные, откормленные лица... Во рту блестит рандоль, на головах – идеально отформованные «пидорки»... Козий этап!

Нда... Попал, так попал...

Внизу началась какая-то возня, лохматые затылки расступились, и с нижних нар вылез Лёха, с которым мы вместе шли этапом с самой Пресни. Надо же, я и не видел, что его со мной в одну хату закинули... Наверное, его первым шмонали, и пока мусора со мной закончили, он уже давно спал.
«Макс, чё за хрень, не понял? Это чё тут за чепуха раскукарекалась?» - Лёха запрыгнул на второй ярус, и несколько раз стукнул пяткой по нарам - «Народ, вылазь! Тут шерсть пальцы гнёт!». На верхний ярус забрались еще двое моих соэтапников...

«Эта... Братва... Хорош, не кипишуйте... Это, типа, шутка была... Ну, или вроде того... Нам проблемы не нужны на этапе...» - улыбки пропали с козьих лиц, как только они поняли, что случись конфликт, малой кровью им не отделаться - «Давайте чифирнем лучше... За встречу!?».
Конечно, не дело отказываться на этапе от чифира – западло с козлом из одного чифирбака чифирить, отлей в свою кружку. Но сначала следовало расставить все по своим местам. Нам еще в этой хате черт знает, сколько сидеть.

«Мужики, расступись!» - я спрыгнул на пол. «Давно тут сидите?» - «Давненько, месяца два...» - «А эти?» - я кивнул на второй ярус. «Эти... Недели три уже...» - «И как?» - «Сам видишь, как... Мужики в очередь встают, чтобы за парашу ухватиться, и вторяков немного заработать, да чинариков...». Сверху донеслось: «Вам, собаки, за счастье должно быть, что вторяки получаете! Знал бы, что жаловаться будете, кроме люлей хрен бы чего вам досталось...». «Помолчи, земляк! Не с тобой базарят...» - Лёха все так же нависал над забившимися в угол погрустневшими активистами, а я продолжил: «Блин, я фигею с вас, мужики... Какая-то падаль вас за заварку вторяков чуть ли не в парашу окунает... Что на пересылке всего одна хата? Не у кого попросить, чтобы чаю загнали? Лучше гордость в задницу засунуть, и козлам подмахивать?». «Ты это... Поаккуратнее со словами-то... Кого ты тут козлом назвал?» - опять дернулся один из «кашемировых» и наткнулся на Лёхину ногу. «Ой, извини земляк! Не больно?» - Лёха плотоядно улыбнулся - «Ты не серчай на Макса, он образно выразился, в общем, так сказать, смысле... Ну, козлы и козлы... А ты сразу определяться....». Среди мужиков послышались приглушенные смешки, обстановка разряжалась...

Хлопнула «кормушка»: «На прогулку собираемся, парашу выносим! В хате никто не остаётся!». Мужики начали переминаться с ноги на ногу, «кашемировые» с видимым облегчением спрыгнули вниз и начали обуваться.

В боковую стену постучали, и откуда-то снизу послышался напряженный голос: «Андрюху, Андрюху к кабуре подтяни!». Истеричный козёл с будильником рванулся в темноту нижнего яруса – «Говори!» - «Хрипатого в другую хату перекинули, вместе с Витяней. Покричи их на прогулке, если вы к ним ближе будете, они через вас нам чай с курёхой закинут» - «Понял, понял, пойдем пока!» - Андрюха выбрался из душной глубины нар и стал натягивать ботинки.

«Землячок, а те, за стенкой, знают, кто ты по жизни?» - столь активное участие красного в тюремной движухе меня удивило – «А кто я? Я что, пидор? У каждого своя дорожка на волю…». «Тропа, дружище, а не дорожка. Козья тропа. По чужим головам. А козел или пидор… От пидора вреда меньше".
«Ну, это никогда не поздно исправить!» - Лёха, как всегда в своём репертуаре – «Иди ко мне, милая!».

Козел покраснел, сжал кулаки и повернулся к Лёхе лицом, его друзья тоже вскочили с нар, готовые кинуться – Лёха явно перегнул палку. Только кипиша нам не хватало…

«Хорош! Осади… Леха, не груби в понятиях, перебор. Нам еще сидеть вместе. Можем тут посидеть, а можем – в ШИЗО. Лично мне и здесь дышать нечем…».

Лязгнул замок, распахнулась дверь. Вертухай несколько раз ударил по ее металлической поверхности дубинкой – «Выходим!».

Парочка с парашей уже веселой трусцой двигалась по коридору в сторону выхода, за ними, растянувшись в отдаленное подобие «колонны по два» шли «лохматые головы», одевшиеся в стеганые тряпичные зековские ушанки и выцветшие ватники. Гурьбой прошли красные, что-то вполголоса обсуждая и кидая по сторонам недовольные взгляды. Замыкали это унылое шествие мы с Лёхой, попутно заглядывая в открытые кормушки, пытаясь разглядеть знакомые лица. Если к кормушке кто-то подходил, чтобы, в свою очередь, разглядеть кого-то в нашей толпе, то шедший сзади вертухай бил по кормушке дубинкой и захлопывал её.

Мы вышли на улицу. Унылое серое уральское небо висело так низко, что казалось ниже потолка в хате, а мелкая водяная изморось, залетающая за воротник, вызывала желание скорее вернуться в пропахшую потом и мочой, но при этом теплую и сухую хату.

«Старшой, сколько гуляем?» - «Час. Седьмой дворик. Пошел!» - «А может, пораньше пойдем? Погода-то…» - «Пошел!»

Пошел, так пошел. Я поднял воротник и до конца застегнул «молнию». Дверь с номером 7 вела в узкий и длинный прогулочный дворик, с двумя дырками «дальняка» у противоположной стены, которые уже были оккупированы «лохматыми». Я присел на корточки недалеко от входа, и стал наблюдать за красными.

Андрюха ходил по дворику кругами, и осматривал сетку, которая заменяла потолок. Сетка была старая, ржавая, местами порванная и наспех залатанная проволокой в яркой цветной изоляции. Найдя подходящую, на его взгляд, дыру, расположенную ближе к середине дворика, он подвел к ней одного из мужиков, взобрался к нему на плечи, и попытался размотать проволоку. Первые несколько попыток оказались неудачными, тогда он спрыгнул, поймал за рукав еще одного из куривших вдоль стены мужиков, и показывая на дыру, начал тихо что-то объяснять. Мужик слушал, кивал, и косился на дыру. Андрюха закончил, и подтолкнул его в сторону дыры. Тот взгромоздился на плечи всё так же стоявшему там первому, и в два рывка оборвал проволоку. Андрюха дал обоим по сигарете, разбежался, и оттолкнувшись ногой от стены, допрыгнул до проволоки, ухватился за нее, и повис. Потом, перебирая ногами по стене, подтянулся так, что почти прижался лицом к сетке. И зашептал «театральным» шепотом: «Эй, бродяги! Какая хата?» - оттуда что-то ответили – «А Боря Хрипатый не с вами?» - опять выслушал ответ – «А чайком не поможете и куревом?» - прислушался, скривил губы – «Ну-ну, арестанты… Обратитесь потом…».

Меня разбирал смех.

Андрюха чуть повысил голос: «Бо-о-оря-я-я! Хрипа-а-аты-ый! Витя-я-яня-я!» - «Говори!» - отозвались откуда-то издалека. «Это Андрю-ю-ха! Ча-а-ю заго-о-о-нишь? Приве-е-ет!» - «Какой дворик? И не ори так, я слышу!» - «Седьмо-о-ой» - Андрюха опять перешел на «театральный» шепот. «Поймаешь?» - «Кидай!». Через несколько секунд где-то в углу сетки приземлился груз, завернутый в полиэтиленовый пакет. Быстро перебирая руками и смешно дергая в воздухе ногами, Андрюха, как большая уродливая обезьяна, подобрался к месту падения груза и начал подталкивать его пальцами в сторону «обновленной» дыры. Груз двигался с неохотой. Мужики смотрели с интересом. Андрюха перебрался ближе к дыре и начал раскачиваться, стараясь прогнуть сетку как можно ниже. «Помогайте, мля! Сейчас спалимся, нахрен!» - всё-таки, он истеричка… Стоящий под самым грузом мужик подпрыгнул, ударил по сетке кулаком. Груз подскочил в воздух, пролетел полметра и упал на край импровизированной «воронки» с дырой в центре, образовавшейся под весом начинавшего паниковать Андрюхи. Чуть задержался… И поехал вниз. Еще через секунду Андрюха уже прятал свалившийся ему на голову свёрток за пазуху. А еще через секунду в дверном замке заскрежетал ключ.

Продолжение следует…
Всегда Ваш, Москит.

Обратно красные возвращались в приподнятом настроении. Зайдя в хату, они сразу же забились в свой угол и зашуршали пакетами. Минут пятнадцать дербанили грев, ссорясь, пересчитывая сигареты и отмеряя чай спичечным коробком – козлы, они и есть козлы. Нормальному человеку и в голову не пришло бы что-то делить – вроде, на этап не разъезжаются, почему бы всем сигаретам и чаю не лежать вместе?

Даже интересно – чифирнуть предложат? А то с утра уже голова раскалывается… Самому у козлов просить понятия не позволяют, а с общаком здесь… А кстати, что здесь с общаком?

«Земляки, а что тут за ситуация с гревом вообще? Загоняют общее, или только в личном плане греют?» - шуршание в углу замерло. «Какое общее? Не бывает тут общего, зона красная. Так, кенты если чего загонят, и то спасибо…» - «Так Хрипатый – кент твой?» - «Да» - «Угу… А тому, в соседней хате, тоже кент? Чего-то ты не спешишь им грев от Хрипатого передавать…» - «Э-э-э… Да вот, собираю груз им. А что за вопросы, вообще? Завидуешь? Или косяки за мной ищешь?» - у Андрюхи снова начиналась истерика. «Нафига мне за тобой косяки искать, если косяк у тебя на лбу огромными буквами написан? Успокойся, земеля. Кому ты нужен-то …». Андрюха снова отвернулся в угол и начал тихонько что-то объяснять своим. Через пару минут шуршание возобновилось, только теперь оно сопровождалось злобными взглядами, которые красные кидали в нашу сторону.

Наконец, Андрюха спрыгнул вниз и начал переговоры с соседней хатой. Благополучно просунув в кабуру грузы с чаем и сигаретами, он повеселел и гордо оглянулся на меня – вот, мол, у нас всё честно, по арестантски. Снова запрыгнул в обжитый красными угол и шепотом начал отдавать распоряжения, усиленно жестикулируя руками и показывая головой в нашу сторону. Молодой «козленок» молча взял маленький сверток с чаем, несколько сигарет, и подвинул ко мне – «Чифирните, бродяги…». «Это что за подачка?» - меня начало «клинить» - «Вы чего, фраера, берега попутали? Вываливай всё, что есть на общак – тут кроме вас и нас еще мужиков полхаты…» - «Так эта…» - Андрюха встрепенулся – «Это ж не общак, это личное загнали, а мы поделились просто…» - «Я это слышал уже, земляк… И то, что общее на этой зоне не собирается – тоже слышал. Но тут – не зона. Тут – пересылка. Тут – эта конкретная хата! И тут общее собирается. С этого момента. Достали, мля, со своей мышиной возней… Вываливай в общую кучу! Мужики голодать будут, а ты на полных баулах сидеть?» - «Да кто сидит-то, кто сидит? У нас самих нет ничего – то, что Хрипатый загоняет, то и чифирим. А на общак не выкладываем, потому что эти черти за час всё счифирят!».

Я вспомнил Пермский централ, где так всё и получилось с выложенным на общее чаем и табаком – да уж…

«Да пофиг, дружище… Счифирят – значит надо так. Значит сами потом будут сидеть сутки, неделю, месяц без чифира. Вываливай все в общую кучу». «А мне пофиг на них, я не обязан, мне загнали, значит – моё, мне ваши понятия…» - один из красных попытался протестовать, но Лёха молча подошел к ним, сгреб разложенные на одеяле свертки с чаем и «Примой» и передал кому-то на нижний ярус – «В тумбочку кинь. И чифирбак кочегарь. Праздник! День козьей щедрости…».

Вечером, на проверке, Андрюха «сломился» из хаты – вышел, спрятался за спину вертухая, и попросил отсадить его куда-нибудь, хоть в одиночку, хоть в ШИЗО – «Сюда я не вернусь, старшой!».

Дверь захлопнулась. «С-сука… Завтра всех к куму потянут. Могут и вымогательство повесить, мля… Козий пропидор…» - Леха пнул ногой стену. «Де не кипишуй, брат… Этап. Никто тебя крутить не будет. Под дубинал попадем, это наверняка… Ну, в шизняк запрут до этапа…» - мне самому было не по себе, но Лёху надо было подбодрить – разойдется, начнет драку с оставшимися красными – тогда нас точно прямо сейчас на Красный Лебедь утащат. «Всё, Лёх, хорош шуметь. Спать ложись. Завтра видно будет, чем этот «лыжник» обернется…».

Утро началось с крика – «Вся хата, с вещами на выход! Пять минут на сборы!» - началось… У большинства сидельцев и вещей-то не осталось, подхватывают тощие «сидора», спрыгивают с нар, обуваются – и к двери.
«Извините, мужики, если что… Может, и бить нас всех сейчас будут, но я о вас думал, когда козлов на чай развёл» - Лёха выглядит плохо, похоже, всю ночь не спал, гнал… Бить-то если будут – ерунда, зэка – человек к битью привычный. А вот предъявить могут потом – мол, кипиш устроил, из за которого мужики под дубинал пошли. Потом не отмоешься от такой предъявы, будут этот косяк при каждом удобном случае вспоминать.
Эх, Лёха… Не о том переживал… Освобождался он без правой руки, отпиленной на пилораме из-за ошибки напарника и с открытой формой туберкулёза – правда, я этого уже не видел.

В то утро менты развели нас навсегда. В тюрьме не делаешь из этого проблемы – встретились на этапе, ели из одной миски месяц, хлебом делились, потом разошлись в разные стороны, и дай Бог, если узнали о дальнейшей судьбе друг друга из малявы или по рассказам чужим… Но чаще – уже никогда ничего об этом человеке не услышишь, адрес за годы зоны потеряешь, телефон – тем более. А не потеряешь – так не вспомнишь через несколько лет, кто это и зачем он давал тебе свои координаты. И если и есть шанс встретиться – то только по другой ходке, где-нибудь на пересылке… Сколько их таких – случайных друзей, хороших парней, чьи имена уже стали забываться… Может, и к лучшему – сам не рад зону вспоминать, и другим это, скорее всего, ни к чему.

«Выходим с вещами! Третий дворик! Бегом!» - вертухаев трое, и они подбадривают нас ударами дубинок по спинам – «Бегом, бегом!». Забегаем во дворик и слышим тревожный гомон в соседних. «Мужики! Соседи! Что за кипиш?» - «Этап, вроде… Далеко куда-то…».

Куда уж дальше? Да еще такой толпой? Мы и так в конце географии…
Снова идем по причесанному песку. Шестьдесят человек. Шестьдесят улыбающихся лиц. Мы уезжаем с Красного Лебедя без потерь!
Грузимся в «воронки», долго трясемся на ухабах, останавливаемся. В дверное окошко видно большое пустое поле. Странно… Звук приближающегося вертолёта. Вот черт – это же аэродром! Это куда же нас теперь?
Наш «воронок» стоит третьим. Слышим, как выгружают людей из первого, как строят, как ведут к вертолету. Лают собаки. Шум вертолетного двигателя нарастает так, что закладывает уши и постепенно затихает… Улетели. Снова слышен лай собак, снова слышны разговоры вертухаев. Ждем. Долго. Хочется есть и пить, но сухой паек не выдали. Наконец раздается приближающийся рокот винта, в окошке мелькает хвост приземляющегося вертолета, и все повторяется. Сидельцы из второго «воронка» улетели в неизвестность. Еще час-полтора, и полетим мы.

Что-то происходит - в окошко видно, как на аэродром выезжают два УАЗика, полных людей в камуфляже. Мимо «воронка» пробегает начальник караула, придерживая на бегу фуражку. Вдалеке нарастает шум приближающегося вертолета. Человек в камуфляже кричит на начальника караула, тот пытается возражать. «Камуфляжного» пошатывает – похоже, пьяный. Он еще что-то кричит покрасневшему начкару, и показывает рукой на наш «воронок». Тот, все еще придерживая фуражку, разворачивается, и медленно бредет по направлению к нам, одновременно маша рукой кому-то, видимо, водителю – мол, разворачивайся. В «воронок» запрыгнули вертухаи, захлопнули дверь, машина завелась и поехала. «Старшой, куда мы?» - «Обратно, на Красный. Вертолет занят. Генерал на охоту полетел…»

Продолжение следует…
Всегда Ваш, Москит.

И снова бредем по песку, волоча за собой в один миг ставшие неподъемными сумки… Снова маячит впереди кирпичная коробка Красного Лебедя со слепыми, закрытыми «намордниками» окнами. Всё так же уныло тащит свои грабли зэк в линялой робе с прямоугольником бирки на груди, исписанным корявыми буквами – фамилия, отряд.

Он не поднимает глаза на нас, его лицо не выражает вообще никаких мыслей – он просто тащит свои грабли, причесывая песок…

Вспоминаю, что несколько человек из этапа оставили здесь, на этой зоне – неужели через некоторое время они так же, подобно тягловой скотине, будут безучастно таскать за собой грабли? И только ли они – ведь нас тоже могут оставить здесь – не зря Ленин говорил, что после начала дождей этапов на север больше не будет – вертолет не летает в непогоду, а машина не пройдет – только по зимнику, по замерзшему льду Колвы… А до крепкого льда еще долго. Так что – или два-три месяца в карантине, или поднимут в эту зону. К граблям и забитым сидельцам с тупыми животными лицами.

Прошли штаб, слева, за ним, сетка локалки. За сеткой – большое открытое пространство – плац. На плацу группка арестантов пытается взвалить на плечи огромное бревно, вокруг них ходят несколько козлов с красными повязками. Один из зеков посмотрел в нашу сторону, толкнул локтем другого – наши, вчера подняли в зону. Кивают, машут руками где-то на уровне пояса – чтобы козлы не видели, как потом выяснилось.
Увидели... Подбежали, замахали руками, заорали. Один достал из кармана блокнот, и переписал фамилии с бирок отвлекшихся от работы…

«Будут поднимать в эту зону – вскроюсь!» - шепчет кто-то рядом. Оглядываюсь – невысокий парень лет тридцати, в одетой задом наперед кепке, плюнул на песок и растер плевок ногой – «видел я козьи зоны, но ТАКОЙ…» - он поправил на плече худой баул, поднял глаза на приближающиеся ворота пересылки, и пошел дальше, не оглядываясь…

Нас снова завели в прогулочный дворик. Через некоторое время в замке заскрипел ключ, все вскочили, схватив сумки, надеясь, что сейчас будут разводить по камерам, но в открывшуюся дверь впустили еще человек двадцать, после чего дверь снова захлопнулась.

«Крытник!» - один из вошедших, здоровый усатый мужик в сшитой из одеяла куртке с нарисованными на спине белыми полосами (особый режим перестали переодевать в полосатую робу, зекам просто рисовали краской или хлоркой по три белых полосы на спине, груди и верхней части штанин), направился к тому самому парню в перевернутой кепке. «Черт чумазый, ты же на этап ушел! Чего вернулся-то? Заяву куму написал? Боишься в лес к мужикам ехать? Ну да, проще на пересылке братву обыгрывать!» - полосатый рассмеялся полным ртом рандолевых зубов и хлопнул того, кого он назвал крытником, по плечу, от чего тот отлетел метра на полтора, бросил сумку, подскочил к полосатому и стал пытаться повалить его на землю… Минуты три они возились, как дети в песочнице, под одобрительный смех стоявших вокруг арестантов, после чего раздался удар в дверь и смотревший на это «безобразие» в отверстие шнифта контролер прокричал: «Хрипатый, мля! А ну завязывай бузить! Ща всем двориком на Красный пойдете, на профилактику!». Хрипатый повернулся к двери: «Лёха, не ори! Лучше помоги материально! Ты еще за новые погоны не проставился! И вообще – у меня кент с этапа вернулся, имею право…» - «Кент? Да твой кент на этап только сегодня утром ушел, а ты уже соскучился… Может, он не кент, а подружка твоя?» - «А ты бы, Лёха, за базаром-то последил… Или ты теперь лейтенант, можно балаболить всё подряд? Иди, чифир заваривай!». Мент за дверью рассмеялся и отошел.
"Эй, мужик! Хрипатый! Это ты Андрюхе грев засылал?" - «Я многим Андрюхам засылал, ты какого имеешь ввиду?» - Хрипатый, улыбаясь, подошел ко мне и протянул руку: «Боря».

«Так говоришь, козлище другом моим назвался? Общак только между своими дербанил? Бывает… Ну, хорошо, что вы тормознули его, плохо только, что поздно так. Он общакового чая килограмм сожрал, не меньше. Ну да козел – он и есть козел. Глядишь, встретимся еще, земля круглая. С козла спрос – только здоровьем… Не встретимся – так отпишем за него. Не бери сейчас в голову. С парнями лучше знакомься, с нашими, боевая братва подобралась!». Хрипатый повернулся к тому, кого называл Крытником – «Это Серега Крытник, питерский бродяга. Раздолбай тот еще, но свой парняга, без косяков по жизни» - Крытник сидел на корточках, держа в руках чифирбак, в котором булькал кипящий чифир. Он весело подмигнул мне, и показал глазами на кружку: «Сейчас, второй раз подниму, и можно взрывать!». Хрипатый повернулся к стоящему у дверного косяка хмурому мужику: «Это Витяня. На Валае, на особом, общее собирал. Правильный мужик». Боря показал на стоящего рядом с Крытником здорового белобрысого парня – «Это Саня, земляк твой. Здесь, на пересылке только пересеклись. Рассудительный парень. Надежный. Можешь поверить, я в людях разбираюсь!».

Хрипатый продолжал знакомить меня с людьми, но я уже перестал запоминать, кого как зовут – «правильных парней» оказалось человек десять. Пообщавшись еще минут пятнадцать, мы уселись на корточки вокруг чифирбака, и по кругу пошли три кружки с чифиром. Распахнулась дверь – «Этапники, на выход!» - «Старшой, погодь… Чай пьем. Дай пять минут!» - «Хрипатый, ты что ли? Пять минут, не больше!».

Снова развели по хатам. После того, как часть народа улетели, а часть подняли в зону, пересылка полупуста. В хате свободно, теперь маленького зарешёченного окошка хватает, чтобы её проветрить. Располагаемся с относительным комфортом. В камере светло, и это играет с нами злую шутку – в сечке, которую принесли на обед, кто-то разглядел опарышей. Вся баланда отправляется в парашу, подзываем Ленина к кормушке, скандалим. Ленин ответил, что баланда из того же котла, из которого вся зона ест, а в зоне никто не жаловался.

На ужин снова сечка. После придирчивого осмотра находим опарышей. В парашу.

Завтрак. Сечка. У Сани в миске опарыш.

Отказываемся от обеда, зовем ДПНК (дежурного помощника начальника колонии), и слышим от него следующий совет: «Если кто найдет чего в баланде, так не орите на всю хату, выловил, выкинул, чтобы другим аппетит не портить… Мы сами так едим, бывает…».

Продолжение следует...
Всегда Ваш, Москит


ДПНК оказался шутником - вызвал всю дежурную смену и устроил у нас шмон - "Чтобы повеселее стали, а то скучные какие-то..."

Камерный шмон... Тяжело передать словами в полной мере то, что может быть выражено лишь эмоциями...

Шмонают, конечно, по-разному. Уставшая смена шмонает не так, как только что заступившая, молодые менты шмонают не так, как опытные... Шмон может быть плановым, может быть по наводке. Могут прошмонать и просто потому, что у оперативного дежурного настроение плохое, или потому что у вертухаев закончились деньги. Или пахнуло из кормушки сладким дымом анаши, или вонью кипящей в пластмассовом ведре на кипятильниках браги... Иногда особенно ретивая смена может выгнать полхаты в коридор («на продол»), чтобы простучать киянками стены, шконки и решки. Чему они хотят удивиться при этом – непонятно, все стены в кабурах, реснички выломаны, от шконок чуть ли не через одну оторваны металлические полосы – как раз для того, чтобы кабуры ковырять и кирпичи из-под решки выбивать – и мусора обо всем этом, конечно, знают – но все равно не реже раза в неделю с умным видом заходят - «Хата, на продол! На корточки сели, руки за голову! Кто не может или не хочет выходить – на второй ярус!» - и давай по стенам колотить...

Но бывают шмоны совсем зверские – о таком я и хочу сейчас рассказать.

Был у нас на общаке один шнырь, звали его Снайпер. Не то, чтобы он был снайпером, просто попал он в Матросскую Тишину прямо из армии, и единственная вещь, которая у него с собой при этом оказалась – его собственная фотка в армейском х/б и со снайперской винтовкой в руках. Парень он был неплохой, но на общаке, да еще и в первоходской хате, ему быстренько объяснили, что в армии служить западло, и что в такой же форме вертухаи ходят, и вообще – защищать с оружием в руках Родину, которая нас в тюрьму посадила – это уж совсем ни в какие ворота... Ну и дальше по отработанному сценарию - «готов ли искупить перед мужиками, готов ли приносить пользу» и т.д. Парню, который первый день в тюрьме, этих разговоров хватило, чтобы согласиться «помогать братве», и уже на следующий день он носился, как метеор, по хате, пытаясь успеть заварить чифир, пожарить хлеб, взять баланду, вытряхнуть пепельницы, и т.д., и т.п. Через неделю парень «спал с лица», еще через неделю в его глазах появился нездоровый блеск, а еще через несколько дней его перевели к нам в хату, а следом пришла сопроводиловка - «крыса»...

Обвинение серьёзное, требует проверки – немало человек судьбы себе переломали из-за таких отписок, но наша хата тоже была первоходской – ярлык Снайперу повесили не разбираясь. Шнырь и крыса... Выбирай, мол, где жить будешь – у тормозов или под шконарём? Потому как ты все равно уже без пяти минут пидор...

Я на него наткнулся случайно – проснулся под вечер, крикнул «общаковому» шнырю Гоше, чтобы чифир заварил, и пошел умываться. Умывальник в хате – справа от входной двери, «тормозов», по-камерному. Перед тормозами стоял высокий молодой парень с сильно разбитым лицом. Было видно, что присесть у тормозов, рядом с обитающей там публикой, ему противно, а подойти к дубку или залезть на «пальму» (второй ярус), он почему-то не решается. Так как сострадание в тюрьме – вещь невозможная, а любопытство открыто проявлять не принято, то после того, как я снова оказался у себя в проходе с кружкой дымящегося чифира в руке, пришлось ждать, пока Гоша выложит все новости, случившиеся в хате, пока я спал. Между прочим, рассказал он и о том, что к нам закинули «крысу» откуда-то с другого этажа. «Что за крыса? Где он?» - «А вон, длинный, перед тормозами пасется, Снайпер звать. Его закинули, а потом малява пришла, что крыса он...»

Ну-ну... Как-то слишком гордо держится этот Снайпер, даже после того, как по нему, как катком, прошлась вся хата – с крыс не получают, их просто бьют всем, что под руку попалось...

«А позови-ка ты его сюда, дружище, пусть расскажет, чего и у кого скрысил» - я отхлебнул чифиру, ожидая, пока скрывшийся за занавеской Гоша приведет новичка.

Уверенно отодвинув кусок простыни, служивший занавеской, Снайпер зашел в проход и плюхнулся на противоположную шконку, вопросительно уставившись на меня. Да уж, наглая крыса... Я даже чаем подавился...

«Ты чего, попутал, красавец??? А ну подорвался, чертила! Бес, мля...» - моя нога пролетела там, где должна была быть голова Снайпера, но тот уже вскочил, протаранив затылком «пальму» с такой силой, что сверху послышалось недовольное бурчание проснувшегося мужика...

«Ты, юноша, знай своё место... Возможность посидеть на этой шконке ты профукал, когда у своих тырил! Рассказывай давай уже...» - «Чего рассказывать?» - «Да всё... Кто ты, откуда, за что сел, как дошел до жизни такой..?»

И Снайпер рассказал.

С детства он любил красть. Причем не то, чтобы он был беспризорником или жил в нищей семье, нет. Наоборот, сын университетских преподавателей, он с малых лет ни в чем не нуждался. Но, украв у соседского мальчишки во дворе копеечного солдатика, он получал удовольствия намного больше, чем когда родители покупали ему целый набор в красочной упаковке.

Так он крал и рос, рос и крал, родители уже отчаялись и устали бороться с его преступными наклонностями, устали краснеть на педсоветах в школе и пару раз в неделю забирать сына из детской комнаты милиции. С трудом дождавшись его восемнадцатилетия, они, пустив скупую слезу, отправили его в армию.

Настала очередь армии краснеть и плакать, потому что остановить Снайпера не могло ни избиение «дедами», несколько раз обнаруживавшими пропажу водки из заначек, и на вопрос, «кто взял?», слышавших нестройный пьяный хор - «замполит спалил, заставил все в клумбу вылить...», ни регулярное мытье рядовым Снайпером казарменных туалетов, ни его еженедельное топтание «на ковре» у всех офицеров, от ротного, до командира полка и особиста. В конце концов, когда Снайпер в один прекрасный день, уже сам будучи «дедом», учинил разбойное нападение на каптерку, со всеми атрибутами гангстерских фильмов, вплоть до связывания дежурного прапорщика, опустились руки и у армейских.

Так Снайпер оказался в тюрьме. А оказавшись и осмотревшись, что он сделал? Правильно, спер из сумки смотрящего за хатой батон колбасы, полпачки сахара и несколько пачек сигарет. На сигаретах и спалился – колбасу с сахаром он той же ночью схрустел в уголке, а вот сигареты все скурить – не осилил. Начал прятать, да не успел – кто-то из братвы проснулся, пришлось пачку просто в угол бросить. Ну а потом, когда взбешенный смотрящий учинил допрос с пристрастием и заставил карманы выворачивать, в стоящей рядом со шконкой Снайпера клееной коробке, служившей пепельницей, обнаружилось штук двадцать окурков от тех самых сигарет. Выкинутую в угол пачку Снайпер честно вернул, а вот про заныканные по всей хате разрозненные сигареты благоразумно промолчал, решив, что бить будут всё равно, а вот курить потом чего-нибудь фиг найдешь... Каким же было его разочарование, когда его в тот же день слили из хаты, потребовав у коридорного вертухая перевести его куда-нибудь, пока не убили. Дооолго потом парни из его бывшей хаты писали, в каких неожиданных местах они подчас находили то по одной, то по две сигареты...

А теперь Снайпер был в нашей хате, и с ним нужно было что-то делать. Несмотря на прямое признание в крысятничестве, этот парень вызывал у меня только положительные эмоции, и просто отправить его назад, к тормозам, у меня язык не повернулся.

«Ты, парень, вот что... Как свою жизнь дальше видишь?» - глупый, в принципе вопрос, если речь идет о человеке, в общем-то поставившем крест на своей жизни недавним поступком, но его ответ был до того нагл, прост и логичен, что я и подавно решил не отпускать далеко от себя этот заряд жизнелюбия - «Так это вы знаете, что я там чего-то где-то скрысил. Если я у вас ничего в хате не украду, то вы рано или поздно забудете о том, что я крыса, или, если не забудете, так забудете сопроводиловку написать, когда меня переведут, и в другую хату я уже мужиком заеду. А на этапе, глядишь, вообще бродягой стану!» - всё это было сказано с такой хитрой рожей, что занесенная уже было для оплеухи рука сама опустилась, и я расхохатался...

«Да уж, юноша... Ты только никому ничего этого не рассказывай, плохо закончится... А пока у меня к тебе такое предложение – шнырем быть тебе не привыкать, будешь мне помогать, да семейнику моему, больше никому. С голода сдохнуть не дам, перерабатывать тоже не будешь. Но если скрысишь что в хате – сам переломаю руки! Что скажешь?» - «Угу...» - «Чего угу?» - «Чифирбак давай, пойду помою...».

Так состоялось моё знакомство с виновником всего этого кипиша.

Продолжение следует...
Всегда Ваш, Москит


Привет всем! Я никуда не пропал, просто занимаюсь по-немногу форматированием и вычиткой "Ныроблага".
Кстати, немного про предыдущий кусок, начало рассказа про шмон - кто-то, наверное, уже заметил, что по стилю он отличается от остальной "Дороги в Ныроблаг"? Дело в том, что помимо "Ныроблага" у меня есть еще несколько разрозненных рассказов, посвященных той же тематике, но стилистически не подходящих, да и особенно удачными я их не считаю. Вот часть черновика такого рассказа я и вставил выше. На мой взгляд, зря, надо было его так отдельным рассказом и публиковать здесь. Ладно, будет чуть больше времени - отредактирую. А пока добавлю еще кусок черновика этого же рассказа...

Второй участник того громкого кипиша - вертухай с погонялом "Альбинос". Как его звали по-настоящему - никто никогда и не знал, его, скажем так, экзотическая внешность - белые волосы, красные глаза, камуфляж и редкостно гадкое выражение лица не располагали к дружескому общению. Тем не менее, Альбинос был более популярен у зэков, чем разворот из "Плейбоя".

Альбинос торговал героином. Героином, черняшкой, шмалью, колюнами. Мог найти и "белого", если кому очень надо. Водку только не носил - прятать неудобно. Среди своей смены Альбинос пользовался авторитетом - то ли поставлял герыч остальным, то ли просто был старше по званию - не знаю, но факт остается фактом - менты его слушались.

Как в тюрьме продается-покупается запрет? Особо безбашенные менты торгуют прямо через кормушку, но такие, обычно, на долго на Матроске не задерживаются. Высокое начальство, разумеется, знает, что мусора приторговывают, возможно, и долю с этого имеет, но такую наглость оно, тем не менее, пресекает. Потому как каждый подход мусора к кормушке - это поток докладных куму. Стукачи должны же как-то отрабатывать свой хлеб...

Поэтому более ушлые менты-барыги стараются избегать посторонних глаз, и имеют дело либо с проверенными хатами на Спецу, в которых давно не менялось население и опасность быть сданным которыми сводится к минимуму, либо торгуют только на продолах и лестницах, во время конвоирования к адвокату или на свиданку. Самые зашухаренные вообще барыжат только в боксиках - закрыли всех выведенных, тут слышишь - дверь одного бокса приоткрылась, и сразу захлопнулась. Понятно, что кому-то что-то передали, но вот кто, что и кому - ни разглядеть, ни расслышать. Кумовским остается только кусать локти...

Как-то утром (а может быть и днем, или вообще вечером - из под простыней, которыми завешены проходы нижнего яруса, решек не видно, и ход времени совершенно не ощущается), вызвали меня на свиданку.

Хлопнула кормушка, и визгливый голос Альбиноса выкрикнул мою фамилию. "Старшой, куда?" - это уже вертится у кормушки Снайпер, пытаясь понять, не прощелкал ли он мой выезд на суд и успеет ли он, если что, погладить мои брюки - "Не твое дело! Где он? Будите его, мля, я ждать не буду!" - "Так куда, командир? С вещами? В теплое одеваться ему?" - "Нет, блин! На свиданку, давай быстрее!" - Снайпер облегченно вздохнул и покосился в мою сторону. Я уже шел к тормозам, натягивая на ходу чистую футболку. "Снайпер, баулы приготовь, "кабан" сейчас зайдет". Снайпер закивал и бросился вытряхивать сумки, а я свернул к умывальнику, пытаясь хоть немного привести себя в порядок после сна.

"Братуха!" - громко прошептал мне кто-то в ухо, когда я уже приглаживал начинающий отрастать "ёжик" - "Болею я... Купи у барыги лекарство, будь другом!". Я удивленно оглянулся - все старожилы в хате знали, что я не по этой теме, и с такими просьбами не обращались. За спиной стоял Фарход, немолодой уже узбек, недавно заехавший на общак с Малого Спеца. Выглядел он плохо. Очень плохо. Метадонщик, он не мог толком раскумариться героином и находился в состоянии постоянной ломки. Камерные наркоманы предлагали ему "переломаться" совсем, но Фарход утверждал, что один раз уже пытался, чуть не умер, и теперь просто старается понемногу урезать дозу, понимая, что на зоне с "лекарством" будет, возможно, сложнее.

"Фарход, ты знаешь, что я не люблю наркоманов? Знаешь, что я никогда не покупаю лекарство и никогда не даю на него денег, ни в долг, ни по дружбе, никак?" - "Знаю, но я не прошу денег... Мне нужно, очень... Плохо мне, ноги крутит..." - "Дружище, я мораль тебе читать не буду..." - "БРАТ! Помоги... Ты сегодня один из хаты на свиданку идешь, я бы не просил. Сейчас, погоди..." - Фарход бросился к кормушке и начал о чем-то шептаться с Альбиносом, потом опять, расталкивая стоящих на "пятаке" перед дубком, подбежал ко мне, и быстро-быстро зашептал в ухо: "Брат! Всё, я договорился, тебе денег не надо ему давать, ничего не надо давать, просто он отдаст тебе чек, ты его в хату принесешь. Там не только мне, я половину на больничку отправлю!" - "Ты, дружище, ноги нашел, что ли? Лошадку?" - "Так ведь на больничку..."

Ой, как мне не хотелось связываться с этим делом... Ну да никуда уже не денешься - Фарход договорился с мусором, отдал ему деньги. Требовать от Альбиноса, чтобы он принес герыч сам и через кормушку отдал Фарходу - значит палить дорогу, кто-то обязательно стуканет. А ведь прикормленный мент, хоть и не редкость в тюрьме, но все равно - очень ценный персонаж. Конечно, его не уволят, всего лишь переведут в другое крыло или на Спец, но тот, кто придет после него, будет опасаться, зная, что в этой хате кто-то стучит не только на зэков, но и на мусоров.

Нет, придется тащить чек Фарходу, а потом очень крепко с ним поговорить. Не люблю, когда меня ставят в безвыходное положение.

Как я уже рассказывал раньше, на свиданку меня водили отдельно от всех( спасибо куму и двум полосам в личном деле), поэтому и туда и обратно мы шли вдвоем - я и Альбинос. Человек я общительный сам по себе - а уж что касается с ментом потрещать, так это вообще дело необходимое, глядишь - проникнется к тебе хорошим отношением, кто знает, когда и где это аукнется? Поэтому я всю дорогу развлекался тем, что пытался разговорить Альбиноса. Но тот, похоже, не только продавал свою дурь арестантам, но и сам на ней плотно сидел. Очень плотно. И, как выяснилось, в раскумаренном состоянии в нем просыпался садист.

На обратном пути Альбинос дергал меня за наручники так, что они разорвали мне всю кожу на запястьях, несколько раз толкнул меня на перегораживающую лестницы решетку, и через каждые пятнадцать метров ставил меня лицом к стене, "на растяжку" - руки на стену, ноги намного шире плеч, можете попробовать на досуге так постоять минут пятнадцать... Н-да, угораздило...

Видно, раньше Альбинос водил арестантов только партиями, а с десятком зэков так себя вести он не осмеливался. А тут - я один, очевидцев нет, да еще и героин в крови притупил чувство страха... Я присмотрелся к нему внимательнее - с такой внешностью и не поймешь, что человек под дурью... Глаза всегда красные, кожа - бледно-зеленая. Прикинул - если что, с одного-двух ударов вырублю, даже в наручниках. Только вот последствия этого "вырублю" будут очень плохими... Мусора своего все равно отмажут, а вот я за мента раскручусь основательно... Блин, до хаты осталось-то два пролета лестницы и двадцать метров коридора.

"Старшой, прекращай, блин! Гуси полетели, что ли? Фляга свистит? В руках себя держи..." - эта фраза вместо того, чтобы немного охладить воспаленный мозг Альбиноса, сработала, как спусковой крючок.

"Ты чего, урод? Ты это мне? У меня гуси летят?" - удары сыпались со всех сторон - дубинкой, тяжелыми армейскими берцами - "Да мне..! Да я..!". Я только прикрывался скованными наручниками руками, выжидая момент, когда в нескончаемом потоке ударов появится "окошко", хоть на полсекунды, хоть на четверть, чтобы ударить в ответ, сбить дыхание и... Бить не пришлось. Мне помог сам Альбинос.

После очередного удара его рука застряла между моим телом, моей же рукой и жесткой сцепкой наручников. Я инстинктивно потянул ее на себя и вниз, прихватив кисть. Классический "коте гаеши" получился "на автопилоте", и Альбинос скрючился у моих ног, издавая звуки, похожие на хрюканье раненого кабана. Я держал его на болевом и не понимал, что делать дальше... Это был конец. Кажется, впереди замаячил новый срок...

Продолжение следует...
Всегда Ваш, Москит

Но, похоже, мне повезло. Альбинос и сам не рад был тому, что оказался в таком положении. Пока я размышлял, как быть - добить мусора и будь что будет, или наоборот, поднять кипиш и требовать защиты от произвола, у Альбиноса вращались свои шестеренки в голове, и они, несмотря на его состояние, подсказали ему, что как бы я не решил поступить дальше, ему всё равно ничего хорошего не светит...

"Ты это... Слышь, как там тебя..? Ой, мля! Больно, слышь, пацан! Руку сейчас сломаешь, придурок! Все, блин, прекращай. Сейчас пойдет кто-нибудь, увидит - хрен отмажешься!" - "А так, типа, отмажусь?" - "А так... Ну, погорячился я... И ты погорячился... Бывает между мужиками. Мы же взрослые люди, мы же не будем жаловаться друг на друга?"

Ну что же... Хоть я и не рассчитывал на такое простое решение проблемы, но, похоже, фарт снова на моей стороне, и все случившееся сойдет мне с рук... Я отпустил Альбиноса с некоторой опаской, ожидая подвоха - стоило ему выскочить за пределы локалки и вызвать по рации наряд, меня бы просто изувечили. Альбиносу пришлось бы потом отчитываться перед операми, и то, что он был под наркотой, обязательно бы всплыло - но кумотдел, как правило, и так прекрасно знает о маленьких шалостях сотрудников.

К счастью, Альбинос даже не подумал об этом. Он потирал вывихнутую кисть и бурчал что-то под нос, не глядя на меня. Потом подошел к решетке, провел по ней ключом, и как ни в чем ни бывало показал рукой в коридор, мол - идем дальше.
"Старшой, а ты ничего не забыл?" - мы уже выходили на лестницу, когда я понял, что чек для Фархода Альбинос мне так и не отдал. "Мля, стой!" - Альбинос посмотрел на меня - "Ты знаешь, пацан, скажи ему, что я через другого кого передам. У меня нет на кармане, а возвращаться с тобой я не могу..."

Вот это номер... "Старшой, ты ничего не попутал? Что значит "через другого"? Ты же, блин, не шоколадку должен бабе передать, там человек при смерти. Кого он еще ждать должен? Не пойдет сегодня на свиданку никто, вечер уже. Давай, возвращайся!"

Было видно, что в Альбиносе борятся жадность и осторожность. Он подошел к лестничному пролету, и посмотрел вниз. Потом вверх. Потом прибавил громкость в рации. Оглянулся назад, в коридор, из которого мы только что пришли. "Пошли!"

Мы снова прошли локалку, я уже рассчитывал на долгую дорогу по продолам, но Альбинос остановил меня: "Стоять, лицом к стене!". Я удивился, но повернулся к стене. Сзади раздался какой-то скрежет. Пришлось скосить глаза в строну, чтобы разглядеть, чем занимается вертухай. А тот подошел к висящему на стене пожарному шкафу, открыл, и ковырялся рукой где-то между стеной и свернутым в кольца шлангом. Поковырявшись несколько секунд, Альбинос извлек на свет настоящее богатство, с точки зрения, например, того же Фархода - завязанный узлом полиэтиленовый пакет. Судя по размеру и кажущейся увесистости, его бы хватило, чтобы всему централу колоться неделю.

"Не поворачиваться!" - фу, чёрт, напугал... Я снова уперся взглядом в крашеную зеленой краской стену. "Слышь, бродяга... А тебе самому-то чего-то надо? Если бабок нет, я могу пока так дать немного, в хату вернешься, расплатишься... Шмаль есть, черное, пластилин. Надо?" - "Нет, старшой, спортсмен я. Молока у тебя там нет? Или мяса?" - я по привычке попытался пошутить. Удар дубинкой по спине сбил меня с ног. "Ты чего, сука, клоуна увидел во мне? За мясом - к баландерам. А шутить в хате с пидарасами будешь, им твои шутки, наверное, нравятся...".

Я вскочил, развернувшись к нему. Надежда на безболезненное возвращение в хату улетучивалась вместе с успевшим было вернуться хорошим настроением. "Ты..." - начал было я, но взгляд мой упал на открытый пожарный щит за спиной Альбиноса. Если бы для наркоманов начали открывать супермаркеты, то они, наверное, выглядели бы именно так. На нижней полке, рядом с брандспойтом, были разложены пакеты и пакетики, спичечные коробки и бумажные свертки. Дело у Альбиноса было поставлено на широкую ногу.

Вертухай проследил за моим взглядом, и его лицо из взбешенного превратилось в мрачно-озабоченное. "Ты, мля, сука... Ты ничего не видел, понял? Понял?" - "Ты о чем, старшой? Чего я не видел?" - "То-то же, урод... Встал лицом к стене!" Я отвернулся под скрежет захлапываемой дверцы. Альбинос подошел, сунул мне в руку чек - "В трусы спрячь, от греха...". Спрятал, хотя единственный, кто мог меня прошмонать на оставшихся до хаты тридцати метрах, был сам Альбинос. Ну да ладно - ему спокойнее, и мне спокойнее.

До хаты мы дошли без происшествий, если не считать того, что тащившие мешки с дачками зеки из хозобслуги (кэмэлы, как их называли на общем режиме), уж очень внимательно рассматривали отпечатки армейских ботинок у меня на футболке. Стуканут, как пить дать...

Фарход бросился ко мне через всю хату - "Ну как, удачно?" - "Удачно... Только ты меня больше не проси об этом. Никогда. Потом, когда будешь себя получше чувствовать, еще поговорим. Иди."

Фарход радостно убежал в свой угол, по пути крикнув Гоше, чтобы кипятил воду, а я пошел обратно к кормушке, где уже разгружался кэмэл с моей передачкой. Расписавшись в квитке, который сунула в кормушку толстая женщина из отдела передач, я предоставил Снайперу право распихивать ништяки по сумкам, а сам залез на шконку, и задумался... Спина болела, на ребрах справа уже начинал чернеть огромный синяк, оба запястья были ободраны до крови. Я не злопамятный человек, но всему есть свои пределы... Я хотел наказать Альбиноса, и я, кажется, уже знал, как это сделать.

"Снайпер, иди сюда, тема есть..."

Продолжение следует...
Всегда Ваш, Москит

Снайперу идея понравилась. Очень понравилась. Он с трудом дождался следующей среды, когда к нему должна была придти на свиданку бабушка - для него это был единственный способ выйти из хаты, так как адвоката у него не было, а следак к нему приходить уже перестал.

В среду он начал собираться с самого утра - нашел где-то спортивные штаны размера на два больше, смастерил какой-то хитрый карман из полиэтиленового пакета, который в эти штаны и спрятал. Сверху натянул безразмерную футболку, свисающую почти до колен. Зрелище было душераздирающее!!! Не знаю, как отнеслась бы к этому бабушка, но вертухай, увидев Снайпера в таком виде, наверняка бы прослезился.

"Ты знаешь что, дружище... Ты меня не позорь. Я ценю твое рвение, но боюсь, что в таком виде тебя не то, что на свиданку не отведут, тебя прямым ходом к куму потащат - решат, что ты решил под дурака косить. Да и бабулю пожалей, ведь старая она, небось, чтобы на ТАКОЕ смотреть..."

Снайпер с недоумением осмотрел себя со всех сторон - "А чего..? Нормально вроде... Ничего не торчит зато..." - "Придурок, да ты в таком виде спалишься, еще не выходя из хаты! Переодевайся!" Но переодевать штаны с футболкой Снайпер отказался наотрез, мотивировав тем, что его хитрая противошмоновая защита работает только с этим прикидом. Пришлось найти ему яркую куртку с капюшоном и огромным номером на спине, бейсболку и кроссовки. Из бомжеватого оборванца Снайпер превратился в подобие американского гопника. В любом случае, это было лучше, чем его предыдущий образ.

Хлопнула кормушка, шнырь-шнифтовой громко повторял фамилии, называемые вертухаем, и в конце добавил:"На свиданку!". Снайпер в последний раз поправил что-то в штанах, и начал проталкиваться к тормозам. Дверь открылась и закрылась. Оставалось только ждать.

Прошло два часа, я уже начал было волноваться, но тут в коридоре послышался дружный топот, дверь заскрипела, и в хату ввалились возвратившиеся со свиданки арестанты. Снайпер сразу нырнул ко мне за занавеску, отвернулся, зашуршал пакетами и вывалил на пол содержимое того самого пожарного ящика. Дальше все шло по заранее оговоренному плану - запрет небольшими порциями отдавался дорожникам, паковался в грузы, и отправлялся на спец, в Воровскую хату. В сопроводиловке я написал, что так, мол, и так - поступил, возможно, не вполне правильно, наверняка перекрывая дорогу, но не наказать тварь не мог, а другого способа не придумал. Распорядитесь запретом, как посчитаете нужным, и так далее, и тому подобное.

Смотрящему за хатой ничего в деталях объяснять не стал, только предупредил, чтобы поныкали весь запрет на время.

Через полчаса в хате не осталось ничего, к чему можно было хоть как-то придраться. А еще через полчаса начался кипиш.

Начался он с крика в кормушку: "Су-у-у-ка-а-а! Мля! Убью, нах!". Крыс и чертей, живших у тормозов, как будто сдуло. В дверь со стороны коридора колотил дубинкой и ногами Альбинос. "Иди сюда, мля! Иди к кормушке, козлина! Я тебя убивать буду!". К кормушке подошел Ипполит, смотрящий за хатой. Укоризненно посмотрел на Альбиноса. Спросил: "Выпил?" И добавил: "Да ты не кипишуй так, старшой, фигня это всё. Проходили. Потом черти начнут мерещиться, измена, и все такое... Ты, главное, резко из запоя не выходи, понемногу дозу уменьшай, а то так недолго и в дурку загреметь. А лучше - попроси медсестру знакомую, чтоб она капельницу..." - Ипполит не закончил, так как Альбинос, в лучших традициях австралийских аборигенов, попытался сбить его через кормушку дубинкой, как бумерангом. В Ипполита он, естественно, не попал, но сбил несколько мисок со стола. "О! Ты тоже в городки любишь?" - Ипполит, от греха, встал сбоку от кормушки и с интересом посмотрел на Альбиноса - "А "колодец" с двадцати метров разобьёшь?". Альбинос за дверью завыл... Ипполит все так же участливо смотрел в кормушку. Гоша уже подал ему брошенную вертухаем дубинку, и теперь её нужно было выкинуть через кормушку наружу.

Звуки за дверью смолкли, Ипполит подошел ближе и пародией на движение копьеметателя выбросил дубинку в коридор. Из-за двери никакой реакции.

Кормушки на Общаке в Матросской Тишине расположены неудобно - под углом к коридору, и чтобы разглядеть "мертвую зону" используют "мартышку" - осколок зеркала, привязанный к палке или туго свернутому из газеты жгуту. "Гоша, мартышку дай..." - присев под кормушкой, Ипполит осматривал коридор - "Ушел, козлина белобрысая... Как бы не привел кого..."

Коридор наполнился эхом топота десятка ног. "Накаркал, мля..." - это выглянул из-за своей занавески Каха, семейник Ипполита. "Каркают вороны, ты меня с птицей сравнил, что ли?" - Ипполит начал было отшучиваться, но тут из-за двери послышался собачий лай - "Что за..?"

Тормоза распахнулись, казалось, раньше, чем провернулся в замке ключ. "Шухер, братва!" - Ипполит рванулся от двери, в которую влетели две собаки - ротвейлер и овчарка. Следом за ними забежали несколько контролеров, молотя всех, кого могли достать, дубинками, кулаками и ногами. Те из сидельцев, кто сидел и стоял подальше от двери, заскочили на второй ярус, крысы, педерасты и прочая шушера - забились под шконки. Собаки повалили одного мужичка, по нерасторопности не успевшего отскочить подальше, и рвали на нем одежду. Мусора орали, били дубинками по шконкам, срывали занавески... Где-то в куче мелькала белая шевелюра Альбиноса.

Один из дорожников запрыгнул на решку и начал кричать на весь тюремный двор: "Тюрьма! Тут! Мусора! Хату! Убивают!". В ответ послышался нарастающий гул - тюрьма ответила... Тюрьма стучала алюминиевыми "хозяйскими" кружками по решкам, тюрьма кричала в кормушки и колотила в двери. Постепенно присоединялись и те хаты, которые не выходили окнами в тот же двор. Гул нарастал.

Один из вертухаев начал пихать своих кулаком в спины и показывать на дверь, но тут вмешался Альбинос - "Уррою, ссукии..!". Он с протяжкой огрел по ноге сидящего на втором ярусе мужика, и заорал: "Хата на продол! Все выходим, вдоль стены на корточки! Не найду - поубиваю всех нахрен!". Смотреть на него было неприятно - весь в красных пятнах, с пеной на губах, с разбитыми кулаками, которыми он недавно изо всей силы стучал в дверь, Альбинос производил впечатление буйнопомешанного. Тот контролер, который пытался как-то успокоить своих, начал отговаривать и Альбиноса, но тот не хотел ничего слушать. "На продол!"

Собак, наконец-то, оттащили от несчастного мужичка. Два вертухая, держа их за ошейники, встали в коридоре с двух строн от двери нашей хаты, а остальные ударами дубинок подгоняли выбегающих их камеры зека. Коридор был забит до отказа сидящими на корточках людьми, а из хаты всё выбегали и выбегали новые. Наконец, все сто двадцать с лишним человек сидели на продоле под присмотром собак. А в хате...

А в хате творилось что-то невообразимое. Судя по грохоту, Альбинос решил разломать все шконки. Кто-то из сидевших напротив двери оглянулся: "..здец, мля...", но продолжать не стал - над ухом у него зарычала собака.

На корточках мы просидели больше часа. За это время к решетке локалки подходили несколько мусоров, внимательно рассматривали происходящее, после чего разворачивались, и уходили обратно. Тюрьма продолжала гудеть. А я ждал, пока весь этот кипиш дойдет до режимника и кумовьёв. Дождался...

Продолжение следует...
Всегда Ваш, Москит

на этом всё, больше продолжения не было...