Рассказы,художественные очерки,статьи , тюрьма,воля,жизнь,любовь Опции

[vlada]

Полуночное Cолнце

Махач Магомедов
Посвящается Зарипат Сурхаевой

Из грязи вырастает Красота,
Как странно все устроено в Природе,
И злоба в нас живет и доброта,
И чистые цветы растут в болоте.

Через два дня после суда меня перевели из "следственной хаты" в "осужденку". Так было положено по закону. Из осужденки же следуют два пути (это если не считать общедоступного пути - когда "ногами вперед"): или этап на зону, или (если приговор отменят) обратно - в переполненную "выше крыши" следственную. В хате стояло 16 железных, привинченных к полу, двухъярусных шконок, т.е. спальных мест было 32. Однако контингент здесь почти каждый день менялся в довольно широком диапазоне: от 20 до 60 человек, нарастая к этапному дню и резко уменьшаясь после него. Одни уходили, другие приходили. “Движение - это жизнь.” В осужденке жизнь достигала той скорости, при которой для человека не важным становятся ни пища, ни одежда, ни наличие курева и чая в сидоре, ни наличие самого сидора вообще. Каждый здесь занят отгадыванием двух “душещипательных” вопросов:
1. “Отменят приговор, или же дернут на этап?”;
2. “Если приговор не отменят (что для наших судов вероятнее всего), то на какую зону кинут?”
Мысли эти мучают своей неопределенностью изо дня в день, доводя порой слабонервных до буйных, либо тихих “соскоков”. Чтоб не дойти до такого необходимо отвлечься и чем-то занять свое воспаленное сознание. Потому отвлекаются и занимаются на осужденке “кто во что горазд”: одни азартно играют в не запрещенные режимом нарды /шашки /шахматы; другие читают все подряд, причем скорость чтения становится здесь феноменально высокой; третьи просто спят, чтоб больше жить в сладком сне, чем в пугающей своей неопределенностью реальности.
Население осужденки общего режима было в основном молодое: 18 - 28 лет. В этот период жизни люди обычно женятся и заводят детей, пуская таким образом “жизненные корни”. Здесь же, у порога долгих лет неволи, людей приучали жить без корней, как перекати-поле. Кочуя за время срока с ИВС на СИЗО, с СИЗО на этап, на зону, на больничку, на поселок и обратно, человек привыкал жить без семьи, детей и родственников, и ему уже начинало казаться, что и все остальные люди живут именно так. Самыми близкими для него становились те, с кем сводила его судьба в следственных или в осужденках, в автозаках или в столыпиных, в карантинах, в зонах, в отрядах, бригадах, на больничках или в колониях-поселениях. Люди этого - деформированного решетками мира, привыкали к тому, что ничего постоянного вокруг них нет и быть не может. Не верилось, что где-то люди всю жизнь живут в одном кругу родных и друзей, воспитывая детей и собирая деньги: на свадьбу или похороны, на машину или квартиру, на “черный” или на “светлый день” жизни.
Здесь все было иначе. Приговор к лишению свободы делал этих людей свободными от всех проблем, связанных как с созданием семьи и уходом за стареющими родителями, так и с воспитанием и обустройством собственных детей. И люди этого мира привыкали за долгие годы срока жить без корней и накоплений, будучи постоянно готовыми к этапу или перекидке, к шмону или к допросу, к потерям или разочарованиям. Но жить в таком возрасте без любви было невозможно даже в этих “заключительных” условиях “плавания на махачкалинском централе”.
Напротив зарешеченного окна (или просто - “решки”) нашей осужденки, через двор, на втором этаже была женская хата. Тоже осужденка. Каждую ночь мы распускали синтетический носок на три тончайшие, разноцветные, капроновые нити. Из газеты и мыла делалась “стрела”, к которой привязывалась самая темная из трех нитей. (Две другие шли на оплетку ручек, обложек, шкатулок.) Из целой, наименее мятой газеты, или из висящего на стене хаты плаката “Правила внутреннего распорядка в СИЗО” скатывалась плотная трубка: “духовое ружье”. Ночью, после отбоя из решки женской осужденки высовывался “штырь”, который, надо полагать, также скатывался из газеты или “Правил СИЗО”. Задача нашего стрелка состояла в том, чтоб с помощью духового ружья пустить стрелу над штырем, и зацепить, таким образом нить на штырь. Как правило, опытный стрелок с 2-3 попыток данную задачу решал. Далее “та сторона” осторожно втягивала штырь с нитью в хату (о чем сигналили определенным подергиванием), мы соединяли нить с более прочным канатом (делался из ниток шерстяных носок или из длинных полос от простыни), канат по нити затягивался в женскую осужденку, и “дорога жизни и любви” сдавалась в эксплуатацию до утра. Утром она маскировалась “дорожниками” путем натягивания вместо каната тончайшей как паутина, незаметной для неопытного глаза, добытой из синтетического носка, темной капроновой нити. Но, несмотря на все старания, глаз опытного “попкаря” днем в момент вычислял “дорогу” и она быстро уничтожалась. Об обнаружении и “ломке дороги” мы догадывались по матерным выражениям в адрес контингента обоих осужденок от снующих по двору попкарей.
Ну а ночью “дорога жизни и любви” эксплуатировалась в полный рост, ибо это была не просто “дорога с соседней хатой”, а являлась тем тончайшим мостиком, что связывал нас с желанным (в любом виде) женским полом, напоминая нам о прелестях далекого вольного мира и о том, что мы не просто зэки, но и желанные для женского пола мужчины.
“Добрый вечир малчики! Меня завут Патя. Мы с падругой Умой хатим с вами пазнакомится и дружить. Мне 19 лет. У меня ст.144-2 и срок дали 2 года. Уме 24 лет , ст.146 , срок 7 лет. Но мы надеемся што радня тусанется куда нада, напишут касуху и нам скасят. Нас окристили на той ниделе. В осужденку перекинули толко седня. До залета я жила в Махачкале на 5 паселке а Ума в Кизилюрте. Если у вас есть курит и чай то памагите по вазможности. Лична я вас всех люблю и уважаю! Желаю всем крепкаго здаровья и золотой свабоды!!! С арестанским приветом Патя - маленкая.”
С маляв, примерно такого содержания, обычно и завязывались в осужденке заочные знакомства. Не имея возможности увидеть облик своей “заочницы”(фотки на СИЗО иметь запрещено), фантазия голодного зэка вырисовывала, постоянно “шлифуя”, нежный образ обаятельной подруги, не способной ни на какое преступление и оказавшейся здесь чисто случайно.
Через день-два, раздувая паруса фантазии, такая переписка из стадии ознакомительной (“откуда?”, “статья?”, “срок?”, “родня помогает?”, “какой рост /вес /объем груди /цвет волос?”) либо резко прекращается (с криком: “На хер мне эта дура /блядь /лешка /лярва /шкура) нужна! Кому по приколу пусть ей отписывает, а я - пас.”), либо переходит в более высокие сферы общения. Здесь уже задаются вопросы типа: “А у тебя уже был кто-нибудь?”, “Какие парни (девушки) тебе больше нравятся?”, “Тебя возбуждают поцелуи?”
Пройдя испытание и этой фазой общения, переписка ( если она вообще не прекратилась из-за вопросов типа: “А тебе нравится трахаться в машине / на пляже / хором)?”; “Сколько палок за ночь ты можешь бросить?” ; “А ты любишь заниматься оральным /анальным сексом?”) плавно переходит на более доверительно-духовную стадию. Здесь партнеры начинают выяснять: "Какие сны тебе снились?"; “А видел(ла) ты меня во сне сегодня?”; “Ты меня очень хочешь?”; “А в какой позе ты хотел(ла) бы спать со мной?” ; “Будешь ли ты меня ждать до конца срока?”.
Именно здесь многие молодые зэки начинают понимать - зачем учат писать сочинения в школе. Именно здесь они ясно осознают недостатки собственного образования, воспитания и просто опыта общения с женским полом. Это когда корявость языка и специфика воспитания не позволяют выразить мысль без мата (“для связки слов и красоты оборотов”), без сальных намеков и “секс-символов” в жестах, без подколов и капканов в предложениях. Осознав же эти моменты молодые “первоходы” либо идут за помощью к более опытным и витиеватым в общении сокамерникам, либо начинают усиленно читать любовную прозу и поэзию, переписывая в свои тетради понравившиеся выражения и стихи, надеясь использовать их в деле “прибалтывания заочницы”. Другие же, исчерпав свои возможности в эпистолярном жанре, и стесняясь “корявости языка и дремучести мышления”, вообще перестают переписываться с женской хатой, обосновав это логически неоспоримой фразой: “Лучше х... в кулаке, чем пиз... в далеке.”
Как и в любом коллективе здесь были люди разного полета: от “колхозана”, до “профессора”. Потому и уровень общения с дамами был разнобойный: казалось, будто люди эти и разговаривают на разных языках.
“Зраствуй желаная Заирочка! Недаждус тот дня когда я смогу обнимать и ласкать тебя! Седня мой хлебник Хизри словил дачку с филтроваными сыгаретами и ништяками. Потому уделяем вам па вазможности. Хотим штобы жиснь твая был такойше красивай как эти сыгареты и сладкой как эты компеты. Заира я тебя очень люблю и каждую ночь ты мене снишся. Я хочу встретиться с табой кода откинемся. Хизришка тоже хочет пазнакомится с путевой девушкой. Патому ты найди ему нормалный вариант. Он парен сурезный и шедрый. Если Наташа исчо в хате то пуст отпишет Хизри-басмачу. Пойдем пока! Нежно гладю твой попка Мага-паселковый.”
“Добрый вечер, дорогая Лейла! Наконец-то наступило то долгожданное время, когда я могу послать Тебе свое признание в любви, которое вряд ли выразит все оттенки и глубину моих искренних чувств к Тебе. ...”- Далее на двух тетрадных листках красивым и убористым почерком, без ошибок, исправлений и помарок излагалась такая “песнь нежности и любви”, которой позавидовал бы лучший член союза писателей, и перед любовным натиском которой не устояла бы и статуя Командора, не говоря уже о “светлой надежде всей жизни”- фармазонщице Лейле (ст.147, срок 5 лет, и еще одна “делюга на раскрутке” в Астрахане). - “...Я буду счастлив, если Ты удостоишь меня своим вниманием и напишешь мне - согласна ли Ты, по освобождению, соединиться со мной навеки? Чтобы мы могли любить друг друга, и дарить друг другу ту теплоту и радость, которые делает людей по настоящему счастливыми в любых (даже в этих - тюремных) условиях. Ты жизнь моя, и я уже не представляю ее без Тебя и общения с Тобой. Навеки Твой, Тимур-Доллар.”
Доллар любил угонять машины: “Угон доставляет мне такой же кайф, как и траханье чужой жены.” Он прославился как “половой гигант”, давно осознавший, что "женщины любят ушами и письмами", в отличие от мужиков, которые "любят глазами и жратвой". И хоть “фактурой” судьба его не наградила: росту он был никакого, худой (“7-й тубучет после второй ходки”) и некрасивый, но бабы ему и писали, и дачки носили, и ждать клялись на удивление дружно. Он даже адвокатшу ухитрился по ходу дела закадрить и (если верить его словам) “присунуть” ей при совместном ознакомлении с материалами его уголовного дела по угону. В общем - не оскудела еще тюрьма талантами и гигантами разных мастей.
Юноша “со взором горящим” по имени Аюб, залетел сюда по самой ходовой статье УК - 144 часть 2, что означает “кража с проникновением”. Будучи студентом “универа” (потому видать и погоняло ему здесь дали - “Студент”), Аюб ночью по пьянке разбил витрину “комка” и взял оттуда одну пачку сигарет (“Курить тогда сильно захотелось. Но в КПЗ я уже понял, какая это плохая привычка и бросил.”) и там же, после того как прикурил, был задержан ППСниками. Докурить они ему не дали, зато суд дал по полной катушке: “2 года лишения ... в ИТК общего....” (“Все родаки мои в селухе живут, так что щекотнуться за меня было некому.”)
Мы как-то сразу нашли с Аюбом общий язык: он тоже предпочитал рассказы Джека Лондона “дефективам” Джеймса Чейза, и ему тоже не нравилось, когда о женщинах говорили как о существах созданных только для “траха” и для обслуги мужика. Особенно коробило Аюба, когда кто-нибудь (якобы для смеха, а на самом деле - чтоб хвастануть своими любовными достижениями) оглашал всей хате свою переписку с заочницей, дополняя ее сексуальными комментариями и жестами.
Студент тоже имел заочницу из женской осужденки и еженощно с ней “перекидывался малявами”. Заочницу звали Марьям. (“Дорожник”, подзывая Аюба, как-то сказал: “Это тебе от Марьям”. ) К общению с Марьям Аюб относился с серьезностью и трепетом, как романтичные (еще не “обтертые” любовными изменами и цинизмом общения с продажными “профурами по вызову”) юноши относятся к дружбе с красивой девушкой из уважаемого его родителями тухума.
- Меня скоро видно на этап дернут. - Как-то обратился ко мне Аюб,- Все сроки по касухе вроде вышли, придется ехать на зону.
- Ну что ж делать, все мы там будем. - Ответил я, стараясь как-то подбодрить его, - Если на воле за тебя никто не бегает, ясное дело, что на твою касуху Верхсуд “положил”. Воровал ты или нет - это твои проблемы. Раз есть тюрьма, то надо ее заполнить. Нашел о чем переживать. Год - не срок, два - урок, три - пустяк, пять - ништяк. Твой двушник пролетит сам не заметишь.
- Да я не об этом. Сидеть мне, сам знаешь, осталось год и шесть, а этот срок я хоть на одной ноге простою. Это меня сейчас не волнует.
- Чего ж тебя сейчас волнует? - удивился я.
- Да девушку жалко бросать, - озадачил меня Аюб. Слово “девушка” резануло мой слух своей непривычностью (обычно здесь говорили “баба” или еще проще), поэтому я внимательно взглянул Аюбу в глаза, пытаясь понять - или он “крышей поехал”, или я что упустил?
- Ты о какой бабе речь затеял? - спросил я, недоумевая.
- Да о Марьям я. Ну - заочница моя с женской осужденки. Ночью переписываемся. Да ты знаешь ведь о ком речь.
- Нашел чего жалеть. На зону заедешь, братва адреса подгонит, выберешь новую, еще лучше - “вольную”. Приболтаешь, может и на свиху приедет и баул подвезет. - Подбодрял я Аюба, не понимая - почему ему так жалко расставаться со этой Марьям.
- А ты с кем из женской хаты переписываешься? - спросил меня Аюб, хотя и сам знал, что нет у меня заочницы. В хате все на виду, тем более - хлебники мы с ним уже третий день.
- Пока не нашел еще достойную натуру. Да и толку им с меня мало будет - “фильтровых” у меня нет, “ништяков” тоже. - Ответил я Аюбу, не понимая - к чему он об этом спрашивает? - А ты с какой целью-то интересуешься?
- Ты не мог бы помочь мне в одном деликатном деле? - продолжал загадывать загадки Студент, чем начал меня настораживать.
- Братан! Да я для тебя Луну и Солнце с неба достану. Проси о чем хочешь. Соорудим по возможности. - Попытался я внести веселые ноты в разговор, - А в чем деликатность-то?
- Я вижу ты человек интеллигентный и воспитанный. Такие здесь редкость. В осужденку только заехал. Минимум месяц еще здесь попаришься. Я тебя очень прошу, продолжи мою переписку с Марьям. Более лучшей кандидатуры, что бы это дело доверить я больше не вижу.
- Твои слова, да прокурору б в уши. Глядишь мне вместо срока орден бы дали.- пытался развеселить я Аюба, - А зачем мне продолжать твою переписку?
- Переписка не совсем моя. Ее еще Эльдар начал. Ты его не застал, его до тебя на Казань дернули. Перед отправкой он и упросил меня, чтоб я писал под его именем к Марьям. Чтоб не огорчать девчонку. Потому и ты подписывайся, как и я - “Эльдар”. Дорожники в курсе будут, что это тебе малявы.
- А зачем продолжать? - Недоумевал я, - Вы что - мыльный сериал договорились написать? “Просто Марию” переделываете в “Просто Марьям”? О чем ты с ней перетираешь в этих письмах? Она вообще-то кто такая ?
- Ну, статья у нее самая ходовая - “рубль сорок четыре”, как и у меня. Мачеха на нее заяву сочинила, чтобы с хаты убрать. А кражи как таковой и не были. Но ментам то не докажешь, тем более мачеха смазала где надо. Ну, Марьям девчонка видная, вот следак и предложил ей уладить дело через постель. Она его за это предложение пыталась графином по кумполу зацепить. Верткий оказался, но “попытку убийства” в дело присовокупил. За все, про все “наш гуманный” дал ей трешник "общего". Она чуть руки на себя не наложила. Слава Богу, Эльдар ей подвернулся. Нашел нужные слова, успокоил и отвлек ее от этих мыслей. Ну а потом я, как сумел, убедил ее, что жизнь на этом не кончается. И что все лучшее у нас впереди. Честно говоря, я и сам многое получил от этой переписки и даже привязался к Марьям. Поэтому и не могу бросить это дело на самотек. Пока она на зону уедет ты уж, будь добр, пиши ей. Не оставляй одну. Контингент сам видишь какой. А ты человек грамотный и душевный. Ты сможешь ее развеселить и отвлечь от плохих мыслей. А там ее и на этап отправят. Да и время пройдет, посмотрит вокруг, увидит - что не одна она здесь такая бедолага - сама успокоится. Короче - ты как? Не против? Ну а кому еще поручить?
- Попробую, но полной гарантии не даю. Опыта у меня такового нет, так что - как получится. - Согласился я, не осознавая толком - о чем я вообще буду писать этой Марьям?
Через день (он как чувствовал) Студента и еще двоих забрали с прогулочного дворика. Больше мы их не видели, да и вещей их в хате уже не было. Вечером узнали, что этап этот ушел на Тулу. А ночью, когда дорога на решке открылась, дорожник вручил мне маляву из женской осужденки: “Студент сказал “от Марьям” теперь тебе отдавать. Только с ответом долго не тяни. Смена сегодня озверевшая. И ночью по двору с фонарями шарят. Дорогу в любой момент рвать придется.”
Малява была на удивление краткой: “Добрый вечер Эльдар! Днем был этап и я молила Аллаха, чтобы тебя не тронули. Надеюсь, что все обошлось. Напиши как твои дела и здоровье. И вообще - что у вас нового? Пока все. С пожеланием всяческих благ, Марьям.”
Сразу же захотелось также кратко и ответить, что Аюб (или - он же - “Студент”, и он же - “Эльдар II”) ушел на Тулу, и что писать вам далее (если вы, конечно, того пожелаете) буду я - “Эльдар III”. Открыть ей, таким путем, глаза на мир, и закончить этот, как мне казалось, “порожняковый базар”. Но что-то остановило. Может интересно стало (“А смогу ли я приболтать бабу не хуже Доллара?”), а может пожалел разочаровывать девчонку (“Да и обещнулся ведь я Аюбу.”). В общем - “Поехали!”- решил я, достал стержень и разгладил лист бумаги перед собой.
“Добрый вечер, любимая моя Марьям! Когда пришли за этапными, я, как и в прошлый раз обратился к Аллаху с просьбой не лишать меня моего единственного сокровища, каковым являешься для меня Ты. И в очередной раз произошло чудо - меня не взяли, хотя ушли те, что заехали в осужденку позже меня. Либо наша любовь сильнее приговоров, либо мой приговор отменили и дело пустили на доследку? В любом случае я рад, что могу написать Тебе об этом. Здоровье мое в норме, ибо любовь всегда дает человеку надежду, а надежда - дает человеку силы. За все это я благодарен Тебе, дорогая Марьям. Я надеюсь, что и Твое здоровье в норме. Если есть в чем нужда, то напиши. С уважением и любовью. Навеки Твой Эльдар.”
Так я принял на себя заботу о том ростке нежного чувства, что взращивали, передавая его из рук в руки, Эльдар, потом Аюб, теперь вот я. Вряд ли когда-нибудь я смогу увидеть эту Марьям (а ведь мужики любят больше глазами). Спрашивать ее "о параметрах" мне тоже неудобно, ибо она наверняка об этом уже писала: или Эльдару, или Аюбу. Поэтому я представил себе тот образ Марьям, какой получался на основе полученной информации и моих представлений о любимой женщине.
Этот образ начал жить в моем сознании, материализуясь в ночной переписке. Детали образа Марьям все ясней проступали передо мной, особенно когда я вступал с ним в различные диалоги. Ночная переписка была как бы видимой частью айсберга. Большая же часть моего диалога с Марьям лежала в глубинах моего сознания. Постепенно этот образ наполнил мою жизнь новым смыслом: я был кому-то нужен и дорог в этом мире. Я начал усиленно самообразовываться, чтобы не разочаровать Марьям корявостью языка, и скудостью фантазии. День и ночь поменялись для меня местами: серость дневного времени я старался заполнить либо книгами, либо сном; ночью же для меня всходило Светило, которое давало и свет сознанию и теплоту душе. Это светил мне образ Марьям - мое полуночное Солнце. Я даже начал писать стихи, чего раньше никогда не делал, и даже не представлял - где и как этому можно научиться? Выходило, что - "на тюрьме", путем “шоковой терапии лишения свободы и всяческих удобств вольной жизни”? Вряд ли. Вдохновение мне давала не тюрьма, а тот светлый образ Марьям, что жил в моем сознании, поощряя все светлое и доброе, и осуждая все грязное и злое.
Через неделю я уже не представлял себе - как я раньше жил без общения с Марьям. Мне даже стало жалко тех сокамерников, что не имели заочниц, а также и тех, кто, имея их, не стремились достичь духовной высоты в общении с женщиной. Ползая в грязи плотских понятий, они и представить не могли, что даже в этих условиях (пропахших куревом, потом, хлоркой и мочой) можно дышать полной грудью чистым воздухом духовных вершин. А вдохнувший хоть раз всей грудью уже не может дышать по иному. Его уже никогда не устроит бездуховность общения и грязь в мыслях. Я, наконец, понял, что низость половых отношений между мужчиной и женщиной и являются той “грязью”, тем “мерзким болотом”, на котором однако (при желании) можно вырастить прекрасные цветы. Эти цветы (видимо их и называют Любовью) способны своей красотой и ароматом затмить и оттеснить на второй план всю грязь, в которой они были зачаты, и на основе которой они и выросли. Я по новому осознал правоту Фрейда и понял - чего лишал себя в прожитой жизни. Я копался в грязи, не подозревая, что из нее можно вырастить Красоту и удовлетворить не только грешное тело, но и более высокую душу .
Постепенно, то, о чем я раньше писал для прикола (“Чтобы быть приятным этой наивной Марьям.”), вошло в мою жизнь реальностью чувств. И если раньше слово “любимая” я писал с досадой (“Вынужден обманывать, ибо обещнулся Аюбу.”), то теперь я писал это слово с трепетом и восхищением к тому образу Марьям, что жил в моем сознании (а я уже верил, что она была такая же и в женской хате), давая мне (теперь уже без обмана) и Свет, и Надежду, и Силу.
Но время шло. Сроки по обжалованию моей касухи давно кончились. “Если не перекинули в следственную, то значит готовься к этапу. Хорошо если кинут на Шамхал. Но он и так в три раза переполнен. Скорее всего, как и Аюб, пойду на “дальняк” - в столыпине?” - мысли эти стали приходить все чаще. Вместе с ними встал и вопрос: “На кого оставить Марьям?” Я не мог бросить это дело на самотек, как не смогли уйти так просто ни Эльдар, ни Аюб. “Не могу я огорчать мою дорогую Марьям. Кто-то должен быть ей здесь надеждой и опорой.” И я стал искать достойного кандидата на роль “Эльдара IV”.
Мой выбор остановился на Гаджи - “Рембо”. Это был не по годам рассудительный сельский парень, недавно вернувшийся из армии. Он выделялся очень уважительным отношением к книгам (и, надо полагать, к чужому труду вообще), которое позволяет многим людям (особенно в заключении) самим получить достаточно высокий уровень знаний. Гаджи был верующим человеком. В следственных хатах молятся почти все: просят Всевышнего, чтобы либо нагнали с СИЗО, либо чтоб срок дали поменьше. В осужденке же ряды молящихся заметно редеют (“На хер я буду намаз делать, если он мне на суде не помог?”). Гаджи и здесь молился регулярно. Но молился он без той назидательной показухи, что отличает лицемерие (из-за моды “на веру”, или из-за того, что “сильное большинство” в хате молится) от истинной веры. Гаджи сидел “за справедливость”: он убил односельчанина, который изнасиловал его сестру, пока он был в армии. Потому и погоняло ему дали “Рембо”. И хотя убийство было совершено в обоюдной “дуэльной” схватке на кинжалах (где Гаджи тоже получил ранение), и хоть Гаджи сам сразу же "явился с повинной” к участковому, и хотя кроме него и младшей сестры у полуслепой (“инвалидность 2 группы”) его матери никого не было, Верхсуд Дагестана дал Гаджи 7 лет лишения свободы (“Чтобы такие дуэли не получили широкого распространения на местах”).
Мы сдружились с Гаджи потому, что он не был фанатиком веры, и не ограничивал свой кругозор только исламом. Он живо интересовался основами и других мировых религий: христианства, иудаизма, индуизма и буддизма. Но он никогда не вступал в споры - какая из религий лучше. “Все дороги, если они ведут человека вверх, сходятся на вершине.” - эта фраза, сказанная кем-то из великих, и стала нашей точкой соприкосновения.
Я рассказал Гаджи о моей переписке с Марьям. Как в свое время рассказал мне об этом Аюб-Студент. И также, как Аюб мне, я предложил Гаджи продолжить эту переписку под именем мифического Эльдара (теперь уже - четвертого по счету).
- Если ты ее действительно любишь, то зачем передаешь ее мне? - спросил Гаджи.
- А что делать? Кому еще я могу доверить общение с ней? - ответил я вопросом.
- Никому нельзя отдавать свою любовь! Общайся сам. Я напишу ей, что ты уехал на зону, а с зоны ты сам ей напишешь.- Решительно, но довольно наивно заявил Гаджи.
- Когда это будет? Через месяц, или через год? Иные и больше по транзитам катались. А человеку нужна поддержка любимого человека ежедневно. И если ее нет, то он перестает верить в само существование любви. Это, во-первых. А во-вторых, то что у тебя все равно отнимут лучше вовремя отдать другу, иначе оно может достаться врагу. Поэтому ты теперь будешь ей надеждой и опорой. Согласен? - спросил я, прекрасно понимая, что Гаджи не сможет мне отказать.
- А ты то сам, как будешь без нее? Без ее любви не трудно будет тебе жить?- задал Гаджи давно мучивший меня самого вопрос.
- Я проморгаюсь. Лишь бы она не плакала.- Подвел я черту под разговором.
Следующий день был этапный: на Россию. Непонятный “мандраж” начал теребить меня с подъема. “Не хватало еще заболеть перед этапом.”- подумал я, ловя себя на мысле, что этот этап для меня неизбежен. На прогулочном дворике (только закурили и начали обсуждать - в какую игру сегодня будем играть) дверь противно заскрипела. Чутье подсказало еще до того, как попкарь зачитал список. Я глянул Гаджи в глаза: “Ну, мы договорились. Пиши ей сердцем и душой. Ну чо, братва, пойдем пока!”- крикнул я уже сокамерникам.
Быстрый сбор вещей в хате. Попкари алчно смотрят, чтоб не брали ничего лишнего: “Постели оставьте, дежурный потом сдаст. Хозяйские простыни не ложите, все равно при досмотре отшмонают. Давай собирайтесь по шурику!”
- А записку можно хлебнику оставить? - спросил я молодого, но уже с обвисшим брюшком “опера”.
- Ты чо, писатель, не написался еще? Вся женская осужденка от твоих маляв тащилась. По ходу все они о тебе только и мечтают.- Засмеялся “опер”, глядя мне в лицо.
- И Марьям тоже? - недоверчиво спросил я.
- Какая еще Марьям? Та что склонная к нападению с графином на следаков? Вспомнил! Она недели три как на Усть-Лабинскую ушла. Вот бабы с тех пор, из уважения к вашим чувствам, и решили всей хатой продолжать переписку от ее имени. Жалко им было тебя с твоей любовью. Вот только не пойму - почему они тебя Эльдаром кличут? Погоняло у тебя что ли такое, или под литературным псевдонимом писал? Ну, чо застыл? Шевели батонами!
Молодой и сытый “опер” пытался за насмешливо-пошлыми фразами скрыть уважение и зависть к чужой любви. К тому высокому чувству, которое сумело, к его удивлению, прорасти и здесь, пробив все наслоения пошлости, отчаяния и режима, как нежный росток пробивает (на удивление всем) толщу асфальта, стремясь к свету и теплу Солнца. Пусть даже и полуночного.
Прошло пять лет. Я освободился, вернулся в родной город и устроился на работу. Все это время образ Марьям жил в моем сознании, периодически вступая в диалоги, разделяя со мной и радости, и печали. По началу, еще на зоне, я думал, что ЭТО временно и скоро пройдет, как и всякая болезнь. Но ЭТО не проходило. Более того, ЭТО стало для меня пугающе привычным, и наталкивало на мысль об умственном сдвиге “на почве неразделенной любви”- как об этих случаях пишется в художественной и медицинской литературе. Я пытался встречаться с разными женщинами, пытался бухать, даже пытался лечиться “от любовной тоски” у знахарей и экстрасенсов. Толку с этого было мало. И я постепенно смирился с образом Марьям, которая каждое утро желала мне удачного дня, а перед сном - “Спокойной ночи”. Тем более, что ни на моей работе, ни на моих отношениях с окружающими людьми ЭТО не сказывалось.
“...И вот однажды на горизонте заалел парус...”
Я шел с работы домой. И вдруг в толпе я увидел Марьям! Даже одежда соответствовала. Я сначала стоял, потом пошел за ней следом, решая: “Что это? Реальность или агония больного воображения? Мираж в пустыне перед умирающим от жажды, конченным идиотом?” Я шел, видя перед собой только спину Марьям и не замечая ничего более. Она остановилась. Оглянулась. И наши взгляды встретились. “Да - это она! Ошибки быть не может.”- Я понял, что если не подойду и не выясню “что к чему и почему”, то окончательно сойду с ума.
- Девушка вас не Марьям зовут? - спросил я ее, не веря в реальность происходящего.
- Нет. Вы наверно меня с кем-то спутали. Это бывает.- Ответила она мне приветливо.
Через неделю мы поженились.
“...И оценив силу любви, сжалились Боги над Пигмалионом, и оживили Они мраморную Галатею...”

[vlada]

Продолжение
Браки поневоле
Приговоренный к пожизненному сроку женился, потом развелся. Чтобы снова жениться
Владимир. Елена.
”НО разве может любовь быть несчастной — если это любовь? Оставил он меня — ну и пусть, если ему от этого хорошо, то и я за него порадуюсь”, — у нее, Елены Подбудской, ясное лицо, заразительный смех и невероятно счастливые глаза.
Что вообще-то странно — для брошенной женщины.
Пару лет назад ее венчание раскрутили многие СМИ.
Жених — красавец, поэт, убийца. Из первого, еще ельцинского призыва помилованных смертников.
Невеста — мать троих сыновей и примерная жена другого.
Немыслимо понять мотивы ее поступка тогда — страсть ли? самопожертвование? безрассудство?
И теперь — громом среди ясного неба — ЕГО желание развестись.
Не сошлись характерами: он в казематах пожизненной тюрьмы-монастыря на острове Огненном, она — послушницей за стенами обители в Белозерске, куда уехала вскоре после свадьбы.
Каждый день уходит котенок Манька вместе с четвероногими подругами из других камер ловить мышей. ”Пятак” — зона особого режима. Содержание животных тут не приветствуется. Но должны же пожизненные заключенные, и так лишенные всех радостей, о ком-то заботиться, кого-то любить? А сами кошки привыкают к месту — не к человеку.
Котенку Маньке всего-то семь месяцев. И ей абсолютно все равно, что ее хозяин — в прошлой жизни опасный рецидивист и душегуб, главное — он каждый день наливает воду в блюдечко и чешет ее за ухом…
Мораль придумали люди. Как, впрочем, и нескончаемый до смерти тюремный срок в виде главного и самого страшного наказания.Но человек — такая тварь, она ко всему привыкает, как сказал еще каторжник Достоевский. А на знаменитом ”Пятаке”, в пожизненной колонии на острове Огненном и спецпоселении для сотрудников на острове Сладком — население состоит из двух частей.Тех, кто сидит. И тех, кто охраняет.Но есть и третья часть, самая малая, кто приезжает, чтобы добровольно разделить участь осужденных. Это женщины, желающие стать тюремными женами. Подруги по переписке.Заочницы.
Сон на дне озера
Простучала каблучками по деревянному мосту, соединяющему остров Сладкий с Огненным. Смахнула с лица брызги озера.В платке, в длинной юбке. Улыбчивая. На прием к начальнику колонии полковнику Макуху прорвалась.
”Понимаете, я ждала его 20 лет. Увидела во сне, еще в юности, — на берегу озера, такого же, как здесь, и полюбила. Я должна быть с ним”. — ”С кем?” — не понял ее гражданин начальник. ”С заключенным Подбудским”.
— Это была Елена Раздуева, такой — с горящими глазами — я и увидел ее в первый раз, — говорит сейчас Мирослав Макух.
”В себе сдержать
Не в силах я порывы
Потребности душевной,
Чтоб не взять, не выплеснуть
На чистый лист”,
— из напечатанных в тюремном журнале стихов Владимира Подбудского, приговоренного к смертной казни в 89-м за убийство таксиста. Отсидел два года в ожидании расстрела в одиночке, привезли на ”Пятак”.
На момент совершения преступления ему было 19. Когда познакомился с будущей женой — под сорок. Вся жизнь — тюрьма. И чем же он ее так пленил, незнакомую и тоже почти сорокалетнюю Елену?
Что письма, ”душевные порывы”, в разные газеты в рубрику ”знакомства” сочинял красиво — да за столько лет отсидки какие только слова в голову не придут.Если бы еще не сон, мучивший ее с юности.
”Родной мой человек. Сразу почувствовала — самый близкий. Страшный грех он совершил — не подумайте, я его не оправдываю, может, строже всех вас сужу” — с такой речью не поспоришь. Да разве в том дело?
— Раздуева настойчиво просила разрешить ей с Подбудским краткосрочное свидание на четыре часа: ”Я его люблю”. Любите себе на здоровье, говорю, но для свидания необходимо знать, кто вы ему и что, — продолжает разговор Макух. — А просто любовь — это не аргумент.Беседовал полковник с женщиной долго. Разубеждал. Хотя и суббота была, и его личное время. Начальник про одно. А Елена все о своем.
— Если требуется быть его женой, чтобы нам видеться, — буду. Только мне прежде развестись надо.
— Так вы еще и замужем?..
Муж — скотник на колхозном дворе малоинтересной калужской деревеньки Беницы, Юра Раздуев. Знакомы они двадцать лет. Растят троих сыновей.Она вполне своей жизнью довольна, не подумайте, нет, просто так сложилось, что теперь ей как воздух нужен другой. Макух посоветовал не пороть горячку. Когда наконец уехала, перекрестился — что за загадочный народ женщины…Месяц прошел — возвращается уже со свидетельством о расторжении брака. И трое пацанов с мамкой, школьников. Тимофей, Матфей, Павел. ”Согласны нас теперь расписать?” — ”А что первый супруг?” — ”Юра сказал, что, раз я выбрала этот путь сама, значит, должна его пройти до конца”.В общем, отпустил на все четыре стороны…Телевизионщиков на их свадьбе было мама не горюй. Как же, тюремная сенсация!
Священник, что Подбудских венчал, наклонился к молодой жене: ”Хорошая ты. Но у тебя с ним пути разные, я же вижу”. Отмахнулась — разве способен кто ТАК чувствовать, и пусть, и не просит она от других понимания.
Потом еще всей колонией шутили — ”умом Елену не понять”.На первое долгосрочное свидание — трое суток, ”медовый месяц” — привезла на Огненный поесть домашненького. ”Если дано нам с тобой так мало вместе, будем счастливы хоть эти три дня”.Дальше ”Пятака” не сошлют!
Котенок Манька смотрит сквозь решетку камеры, как летают вороны над серым озером, — странная какая жизнь. Сразу кошачьим умишком и не разберешь, кто здесь преступник, а кто его сторожит. Зэк, хозяин Маньки,— сытый и в тепле, каждый день его выводят на прогулку, кормят, когда приходит — садится смотреть телевизор, сериалы по первой и второй программе.А молодые сотрудники охраны колонии живут в бараке на острове Сладком, который называется общежитием. Их жизнь — тоже тюрьма. Куда ты денешься — с острова?
И не по выходным вместе, и по выходным. Год здесь идет за два. Одна радость, что новый физкультурный комплекс построили.”А дальше ”Пятака” не пошлют”, — шутят привычно. Мобильники не работают. Детей в школу отвозят за семь километров. Зимой жены, продолбив прорубь, полощут белье в ледяном озере. В день получки — раздают долги. Щелкают семечками, в единственном местном магазинчике пакет стоит шесть рублей, можно себя побаловать.
И тут же, в магазине, на окне, от руки написанное объявление: ”Всем, кто не прошел флюорографию, срочно — сегодня приедет из Белозерска установка”.Древний Белозерск — уже почти цивилизация. 50 километров отсюда по ухабам и по грязи. С ноября по май.До любви ли, когда нет ни комфорта, ни денег. И хоть бы одна увлеченная прелестями тюремного быта приехала сюда не к жулику, а к какому-нибудь, например, старшему лейтенанту. И, подружившись с ним по переписке, составила личное счастье. Неженатого, несудимого и почти без вредных привычек. Мерзавцы — оно, конечно, романтичнее.
Спрашивала у сотрудников ”Пятака”, верят ли те в высокие чувства, — ответы скептические. Любовь — привилегия пожизненно осужденных, когда кончаются сериалы и делать нечего.
А женщины, уставшие от того, что на свободе им теплых слов давно никто не говорит, на эти ласковые слова — пусть даже и от убийц — попадаются.
…Путь Елены Подбудской лежал мимо древних фресок, полуистертыми ликами святых то ли укоризненно, то ли удивленно взирающих на нее с тюремных стен, мимо камер, где сидят пожизненники.
И один из них — ее муж. Отныне и вовеки. ”Ты должна уйти из прежнего дома. Хоть куда. Я для тебя буду на первом месте. Не бывший твой Юра, он чужой человек. Не дети. Я”.А как же двадцать лет прожитой жизни? А детей куда? ”Если любишь — пойдешь на все”.Земные Ленкины проблемы оставались для тюремного мужа далекими — как для поездок на зону она по 17 часов отпахивает в жаркой пекарне, в районном центре, получает две тысячи рублей в месяц, приходит домой, валится на кровать от усталости. Не хватает сил даже на слезы. Дети бегают вокруг. Юрка смотрит хмуро.
Ну не было у бабы печали…”Ну так как же, я ведь люблю его!” — Вове о своих бедах не рассказывала, ему и так в неволе тяжко. Как будто бы ей легко на свободе. ”Ребятишек оставляла с мужем. То есть с бывшем мужем. Именно этого почему-то многие знакомые не могли понять. А что, мальчишки уже большие, да и Юрка — отец внимательный”.
Собралась пожить одна, при монастыре. Может, хоть там покой… Пусть и на самом тяжелом послушании. С коровами. В навозе.Некого винить — сама захотела.
Вторая свадьба

”Подбудский женится”, — объявляют мне в колонии. Как? Опять? ”Да списался уже с очередной. Он же у нас звезда”.
А как же Лена Раздуева? Их сумасшедшая любовь? ”В последних письмах в монастырь, они же по закону читаются, Подбудский Елену то в измене одной ему ведомой обвинял, то требовал, чтобы она мальчишек у отца забрала — и уехала в никуда. Измучил совсем, вот женщина и не выдержала — исчезла, где она теперь?”
При монастыре Лена Подбудская прожила около года. Но, когда отправили туда документ из суда о дате развода — бумажка пришла назад, адресат выбыл. Вроде видели ее где-то в городе Белозерске. Вроде помогает кому-то по хозяйству. Глаза тоскливые.
”Теперь не знаем, как и быть, Подбудский требует его развести, у него на очереди другая свадьба. И не объяснишь новой заочнице, какой это человек”, — говорит начальник колонии.
Да, на островах Огненном и Сладком — сплошные сериалы. Еще одна тюремная жена, немка, приехав на свидание, сообщила руководству, что собирается зачать от мужа-зэка ребенка. А у заключенного Гемранова, осужденного за бандитизм, дочка поступила в Оксфорд. Он за нее переживает. Дорого там учиться, говорит, хорошо, что хоть деньги есть.
И все заключенные — как один — ругают маньяка Пичушкина: ”До чего вы дожили там, у себя, на свободе, раз творите такой беспредел!”Только у охранников — все по-прежнему.
Барак общего типа, мобильники вне зоны доступа, копеечная зарплата. Но человек — такая тварь, она ко всему привыкает.Из подвала тюрьмы доносятся звуки музыки — это ансамбль из бывших смертников репетирует блатной шансон.”Если увидите Елену Подбудскую — скажите, что мы ее ждем”, — помахал рукой на прощание полковник Макух.
А что Беницы — вроде и недалеко, ну приеду, скажу Раздуевым, что потерялась их мама-то. Деревенька на карте Калужской области оказалась необозначенной. Стационарных телефонов в ней нет. Дорогу мне из города Боровска объяснили, дом сразу перед коровником. Корыто с дождевой водой стоит у крыльца. Мальчишка лет тринадцати бредет навстречу.
— Давно ли вы видели Лену Раздуеву? — спрашиваю у него.
—Ма-а-ам, тебя! — крикнул куда-то в дом. Да неужели?.. Вышла на крыльцо. В платке, в длинной юбке.
Выкатила перед собой инвалидную коляску с парализованной девушкой, за которой она теперь ухаживает, забрала ее от родителей, кормит, поит.
Ну такие женщины в нашей стране — не могут, чтобы не жить для кого-то, чтобы не приносить себя в жертву. А без этого им и рай не в рай.
— Так вы вернулись?
— А я никуда и не уходила! — смеется Лена Подбудская. — Приехала я в Беницы, бывший муж говорит: ”Хорошо с тобой, живи как раньше”. Да знаю я, что через неделю развод. Ну что ж — это Вовкин выбор. Он мой муж. А Юрка кто? Тоже… Но в моей жизни Вовку никто не заменит. Ой, обормот, что же ему все неймется-то…
Легкая. Будто вся из света. Сияет. Отчего?
— Хотела я человеку радость принести. Но разве ж кого против собственной воли быть счастливым заставишь?
Пусть она Вовку хоть немножко согрела, моя любовь. Холодно ему там, одиноко. Но можно искренне любить другого человека и не желать его для себя… А я детям здесь нужна, Юрке.

Тоже пожизненно.

[vlada]

После таких вот статей, начинаешь думать о себе и о том как у меня... И о том что эта Лена немного с головой не дружит наверное... А вообще интересно, Владленка, народ требует хлеба и зрелищ!!! Хе. Давай еще!

Да....уж любовь+сумасшествие=....говорят же,если Боги хотят наказать человека,то лишают его разума..а в этом случае послали ей Любовь.
Так это..таких историй жутких морЭ...может лучше позитивчика больше? Или и того и другого,что бы думали и думали..пока крышу не снесёт напрочь (IMG:http://www.forumtyurem.net/style_emoticons/default/unsure.gif) )))))))) (IMG:http://www.forumtyurem.net/style_emoticons/default/biggrin.gif)
Любовь заочная

Бумага в клеточку
Пейзажам здешним в масть
А жизнь-конфеточку
Не попросить-украсть
А ручка мечется
В бумагу судьбы льет
Душа подлечится
Коль теплых слов найдет
Конверт раскроется
По строчкам взгляд бежит
Цензура роется
В чужую смотрит жизнь
И северо-восток
Так хочет добрых слов
Увидеть тот листок
Где лаской жжет любовь

Любовь заочная
И почтальон спешит
Любовь непрочная
Одна на две души
В неволе хочется
Бежать на край мечты
И шлет заочница
В обратный путь листы

И ей так ласково
Он станет вновь писать
Жизнь будет сказкою
Ну хоть на полчаса
Опять под ручкою
Судьба бежит письмом
Но шит колючкою
Заборчик как тесьмой

Бумага в клеточку
Пейзажам здешним в масть
А жизнь конфеточку
Не попросить украсть
И пусть волочатся
Друг другу в след срока
Любовь заочная-
Надежды берега

НевозможнаЯ : Письма с зоны
Жора Хорев, с погонялом Гундос, обтрухав трусники сидел на шконке, пялясь в журнальчик "Вне закона". С картины на него улыбалась чува с волосьями цвета познего шухера, рядом имелся её адресок. Гундос порешил для себя звать её Улыбкой и почухал драить портки. В дальняке он присел рядом с Бырой и выпустив газы в тональности "Мурки" намерялся было подчистить зад картиной Улыбки.
- Слышь, братуха, напрасно ты это - встрял кент, - ты отпиши ей, слышь, душевно так, дескать сел по дури, щас без базла одумался, хуё-моё, мол жди, заочница - скоро уж совсем звонок, приеду-заласкаю. Они, бля, дуры жалостливые, со всем говном тебя примут - былба чеаек хароший, хы-хы.
Гундос просек фишку нараз. Женской ласки он не мацал с той поры, как приняли его синего на спаленной хате поутру мусора. Закрыли его по нехорошей статье за взлом лохматого сейфа, но в петушатник не кинули - люди в хате вписались. В тот же вечер отписал он Улыбке маляву, мол так и сяк, и лясем-трясем, и жди меня ты только жди. Улыбка ждать пообещала. В ответ писала Гундосу письма нежные, полные теплоты и человеческого участия. А потом и сама не заметила, как влюбилась. И не подпуская других мужиков до себя всё его ждала. Так долгих пять лет прошло.
И вот она - воля. Гундос до хаты до её стремглав метнулся, встречай, мол, маруха, вот он я. Улыбка неприятно отметила для себя, что на вид он под нарисованный в письмах милый образ не совпадает, но приняла, как родного, какой-никакой - всёж мужик. Гундос сперва пошухерился слегонца, попринюхивался, но когда тему прохавал, стал масть держать да конкретно уже бычить. Улыбку брал прямо при детях, гонял её за денатуратом и от всей души мудохал по пятницам её больную маму.
Дождалась, соколика, славатегосподи.
Дождалась, родненького.
http://forum.cofe.ru/showthread.php?s=&threadid=81593&pagenumber=2
http://www.litprom.ru/text_print.phtml?storycode=965
http://newsvm.com/articles/2007/07/13/kolonia.html
http://forum.armkb.com/womens_club/23187-v_zastenkax_ljubvi.html
http://www.mk.ru/blogs/idmk/2007/11/14/mk-daily/323518/
http://groups.rambler.ru/groups/rambler.ps...e/11312149.html

Так.По просьбам уважаемых мной девушек,жён и заочниц помещаю здесь ссылки .Без комментариев-на суд читателей.Интересно -не то слово .Хоть диссертацию пиши,на тему"феномен возникновения чувства безграничной любви к отбывающим наказание в местах не столь отдалённых представителям мужской половины человечества по заочному общению посредством переписки,мобильной и и-нет связи"

[vlada]

ПИСЬМО ЗАОЧНИЦЕ
Так же молча он сделал пару больших глотков чифира, закрыл глаза и в таком положении просидел неподвижно с минуту. Вдруг он неожиданно рассмеялся.
- Знаешь, Мотя, – Санька открыл глаза. – Тогда конечно было не до смеха, а вот сейчас вспоминаю, забавно как-то. Представляешь, лежим мы однажды с Люськой, душевно отдыхаем. Вдруг в дверь кто-то постучал. Люська халат набросила и пошла открывать, а я тем временем в фужер портвейн наливаю. Люська, не то, что наш брат, стаканы не признает, строго фужеры, все как в лучших домах Европы. Только я хотел выпить, как вдруг слышу шум, вроде как ругань, а затем быстрые шаги и в комнату входит... кто бы ты думал? Прежняя моя. Встала у двери и молчит, а сама с меня глаз не сводит, и смотрит как-то странно. А тут и Люська появляется, и глядя на меня ошалелыми глазами, спрашивает: «В чем дело Александр?» Я человек бывалый, Мотя, но в ту минуту, честно говоря, растерялся. Не ожидал, что она меня здесь найдет. Да и как тут не растеряться. Ну представь себя на моем месте. Ты лежишь, как последний мудак, совершенно голый, с дурацким фужером, будто с флагом в руке, а вокруг стоят две разъяренные фурии, причем одна из них в пальто. Люська от злости стоит вся красная, а прежняя моя побелела и дрожит как овца перед забоем. А потом достает из кармана бутылку с уксусом, знаешь трехгранные такие, и говорит: «Саша, если ты сейчас же не встанешь и не пойдешь домой, я прямо тут же это выпью, прямо при тебе выпью, слышишь?» Люська ее стала успокаивать, а она вдруг повернулась к Люське, да как вцепится ей в волосы, да как заорет: «Не отдам, шлюха, тебе! Не отдам!» Вот это сцена была, как в кино! Люська брыкается и визжит не своим голосом: «Караул! Убивают!» А моя прежняя воет навзрыд как волчица на луну, Люську за волосы держит, а другой, в которой бутылка, норовит ее по голове трахнуть.
Ну я тут вскочил конечно, и давай их разнимать. В общем бутылку эту отобрал кое - как да их растащил в разные стороны. Они сидят, обе плачут, а я одеваюсь в темпе, а сам думаю: «Нет, хватит с меня комсомольско-молодежных ударных строек, надо валить отсюда, пока не влип в историю.» Деньги у меня были, Люська на деньги не жадная, так что на билет в любой конец страны хватило бы. Только я собрался уходить, с моей прежней плохо стало. Люська, она к тому времени уже немного пришла в себя, пошла на кухню, намочила полотенце и стала прикладывать ей на лоб. Потом обернулась и говорит, так спокойно:
- Саша, мы тут без тебя разберемся, а ты уходи, уходи Саша, и не вздумай больше сюда приходить. Ты Саша, козел, каких свет не видел, (эх, жалко не врезал тогда за козла) ты ведь не мужчина, уже кричала она, ты просто жалкий альфонс. А если ты еще, хоть только раз, хоть один только разочек, здесь появишься… Она кричала мне вслед, что я такой и сякой, и что она сделает со мной то-то и то-то, если я хоть один только раз… И эхо разносило ее противный, визгливый голос по всем этажам, но мне было все это уже до фени. Позади оставался БАМ, впереди маячил северный кавказ. Я потом еще долго думал, почему она меня альфонсом назвала. Может имя такое, а может еще что, но звучит в общем-то ничего, красиво даже. Альфонс! Она, наверное, раньше с каким-нибудь иностранцем путалась, которого Альфонсом звали, вот и запомнила. Они ведь, бабы, такие. Им что не чуднее, то лучше. А в общем-то, истерички все. Вот такой цирк, Мотя. Хотя у меня этот цирк, всего пару раз был, а в основном, всегда катило как по маслу.
Ну ладно, затрепались мы с тобой маленько, давай ка за дело возьмемся. Так что ты говоришь тебе надо-то? Адресок тебе нужен? Адресок – адресочек, где же ты дружочек… Сейчас посмотрим.
Санька вытащил из - под топчана толстую общую тетрадь, обложка которой была оклеена вырезанными из разных журналов красавицами в купальных костюмах:
- Вот она тетрадочка-то, здесь все есть, на любой вкус. Хочешь, свинарке пиши, а хочешь заведующей библиотекой. Тут вот, смотри, те адреса что подчеркнуты - это которые я уже отдал, а эти вот - свободные, Вот этот давай и возьмем. Но я тебя сразу предупреждаю: просто адрес, стоит пол плахи, а письмо написать - плаха чаю, понял?
- Понял, понял, Санек. Ты главное напиши, а я уж в долгу не останусь.
Санька взял листок бумаги, ручку, и прищурив один глаз, начал привычным, отработанным не на одном десятке писем, приемом:
«Здравствуйте, уважаемая и незнакомая Татьяна!
С пламенным чистосердечным приветом к вам, незнакомый Виталий.
Во - первых строках своего небольшего письма, прошу простить меня за то, что побеспокоил вас. Я понимаю, получив столь неожиданное послание, вы крайне будете удивлены. Не исключено, что у вас возникнет вопрос: кто я, откуда, и с какой целью вам написал? Как и от кого узнал ваш адрес? Чтобы облегчить вам решение этой непростой задачи, ибо обо мне вам ничего не известно, я постараюсь все объяснить, и хочу надеяться, что вы поймете меня и вместе с этим поймете цель моего письма. Итак, зовут меня Мотов Виталий Александрович. Мне двадцать восемь лет. Русский. Разумеется холост. Родных и близких у меня нет, с трех лет остался сиротой, воспитывался в детском доме. Профессия моя - самая гуманная. Я - врач гинеколог. В настоящее время нахожусь в исправительно-трудовой колонии, отбывая меру наказания за совершенное мной преступление. Татьяна, я думаю что не ошибусь, если у вас возникнет обо мне довольно-таки неприятное впечатление. Ведь вы во мне видите прежде всего преступника. Да не просто преступника, а еще и наглеца, пытающегося вторгнуться в вашу личную жизнь. По мнению большинства женщин, если мужчина находится в местах лишения свободы, либо был ранее судим, то он не способен ни на что святое, кроме как на подлость. К счастью, это неверно. Вы только не подумайте, что я хочу вас в чем-либо переубедить или навязать вам свое мнение. Вовсе нет. Вы вправе думать обо мне все что угодно и как угодно. Для вас я - преступник. Но об одном прошу, никогда не мерьте всех под один аршин. Ведь у каждого человека судьба складывается по - своему. Человеку свойственно ошибаться. Человек учится на ошибках. Не совершает в жизни ошибок лишь тот, кто ничего не делает. Теперь коротко о цели моего письма. Но слово цель, здесь, пожалуй, не совсем уместно. Оно звучит грубовато и слишком прямолинейно. Скорее о том, что побудило меня написать вам; о желании, робкой надежде на чудо, о бескорыстной дружбе и нежной любви. Татьяна, мне очень бы хотелось переписываться с вами. Я надеюсь, что вы понимаете сами, каждый человек, кто бы он ни был, стремится найти себе хорошего друга, товарища или подругу. Человек не может быть один, ибо одиночество - это самое страшное, что ни на есть для человека. Вот и мне хочется иметь хорошего друга, с которым бы я мог делить горе и радость, доверять ему свои сокровенные мысли, подставлять свое плечо, когда ему плохо, и радоваться его успехам так же, как своим. Я конечно понимаю, заочная дружба и переписка нас ни к чему не обязывает и ничем не связывает, кроме товарищеских взаимоотношений. Но согласитесь, что нередко заочная дружба перерастает в нечто большее и помогает найти не только настоящего друга, но и спутника жизни. Адрес ваш я узнал от одного товарища. Он мне многое рассказывал о вас…-»
Тут Санька отложил ручку и уставился на Мотова.
- Ты чего? – Осклабился Мотов.
- Да вот вспомнить никак не могу, где я этот адрес взял. То ли мне его дед Парамон дал, то ли я его из газеты выдрал. Видишь, вот тут,
Санька открыл свою тетрадь.
- В этом столбике - адреса из газет, а в этом - то что я брал у мужиков. А этот адрес почему-то в середину затесался, не могу понять к какому столбику он относится. Вообще-то он ближе к верхнему, так что, наверное, из газеты. А раз из газеты, значит была фотография, а то накладка получится. Бабы, знаешь какие? Начнет интересоваться что это за товарищ, который дал ее адрес, да еще столько о ней знает. Лучше напишем так:
«Вам, наверное, будет интерестно узнать, где и каким образом я получил ваш адрес? Что ж, это было не трудно. Я прочитал о вас в газете, и там впервые увидел ваше фото. Нелегко описать то чувство, которое овладело мной, когда я увидел вас. И хотя это была всего лишь газетная фотография, ваша улыбка, от которой веяло такой свежестью, такой юностью и непосредственностью, глубоко запала мне в душу. У меня было такое чувство, словно, после долгих лет одиночного заключения, я увидел море и морских чаек, гордых и свободных. Я сразу понял, что в моей жизни что-то произошло, что-то изменилось, что не смогу я больше жить так, как жил раньше. Я засыпал и просыпался с вашей улыбкой, я постоянно думал о вас, я представлял себе нашу первую встречу. И все таки, я долго не мог осмелиться написать вам. Я боялся, что вы не ответите мне. Да я и сейчас этого боюсь, поэтому прошу вас: «Пожалуйста, не оставляйте мое письмо без ответа. Даже если мне не на что надеяться, лучше напишите об этом. Я думаю, что главное в нашей переписке, если вы конечно ответите мне, сможем ли мы найти общий язык и понять друг друга. Ну вот, пожалуй, и все. Осталось лишь написать вам, за что я отбываю срок наказания. Конечно, всегда трудно писать о своем преступлении, но я все таки расскажу вам об этом. Как я уже писал в начале письма, я с трех лет остался сиротой и воспитывался в детском доме. Учился я хорошо, и как большинство моих сверстников, мечтал стать летчиком. Но судьба распорядилась иначе. После окончания школы я поступил в медицинский институт и, через несколько лет гинекологическое отделение больницы, одного из районных центров, открыло двери начинающему дипломированному специалисту. Этим специалистом был я. Однажды ночью, во время моего дежурства, умерла от родов женщина. Мы долго боролись за ее жизнь, но все было напрасно, удалось спасти лишь ребенка. Я очень расстроился тогда, да плюс бессонная ночь. Вот и уснул за рулем. Проснулся лишь от удара, но было уже поздно. Человек был под колесами. Вот собственно, и все мое преступление. Татьяна, я понимаю и учитываю те условия, в которых я временно нахожусь. Не исключено, что по каким-либо причинам вы не сможете переписываться со мной, а тем более быть моим другом. Возможно, просто не сочтете нужным мне писать. Ведь я понимаю: кто бы я ни был, и кем бы ни был, но для вас, в ваших глазах, я прежде всего остаюсь преступником и вы вправе меня презирать. Но тем не менее еще раз прошу вас, не оставляйте мое письмо без внимания, напишите ответ независимо от содержания. Все что я написал, я написал от чистого сердца, без какой-либо хитрости или лжи. И если вам будет интересно вести со мной переписку, напишите о себе, задавайте мне все интересующие вас вопросы, и не стесняйтесь, я охотно буду отвечать. На этом разрешите закончить свое письмо и пожелать вам всего самого наилучшего. Еще раз прошу прощения за то что побеспокоил вас. Жду вашего ответа с большим нетерпением. С уважением к вам Виталий.»
- Ну, Мотя, не расплатиться тебе со мной вовек. Это же не письмо, а целый роман, все как по - Чехову. Она когда читать будет, обрыдается как белуга, вся от слез промокнет. Так что будь спокоен, через пару писем она тебе посылку пришлет, а еще через пару - сама приедет. Ты только своим подчерком перепиши, да адрес вот не потеряй, а сейчас пора на ужин, гудок уже был.
Через неделю Мотов получил ответ на свое письмо.
- Ну вот, наконец-то и мне написали, - подумал он, - Санька и вправду чародей, стреляет наверняка.
Мотов достал из конверта сложенный вдвое листок, и прочитал следующее:
«Виталий! Как вам не стыдно! Неужели вы не нашли себе более достойного занятия, как издеваться и насмехаться над больным и старым человеком. Ведь я вам в бабушки гожусь. Мне семьдесят четыре года. Я уже почти двадцать лет как на пенсии. Стыдно, молодой человек! Что у вас там за заведение? Мне уже третье письмо приходит, и все от врачей каких-то. Там у вас что, одни, простите за выражение, гинекологи сидят что ли? Я все рвала эти письма, не отвечала, думала может адрес кто попутал, но больше нет сил терпеть это бесстыдство, и я вам говорю прямо, если еще хоть один такой врач напишет, пойду с этим письмом прямо в милицию, вот и пусть там разберутся. Все.»
Вечером, по внутреннему радио, был зачитан приказ начальника колонии о водворении осужденного Мотова Виталия Александровича в штрафной изолятор сроком на пятнядцать суток, за избиение осужденного Попова Александра Федоровича.
http://www.proza.ru/texts/2005/03/18-28.html

[vlada]

НЕ ПОЛЕ ПЕРЕЙТИ
ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ДЕВЧОНКА НАШЛА СЧАСТЬЕ ТАМ, ГДЕ ОНО СРОДУ НЕ ВОДИЛОСЬ
19-летняя Ира стояла у сельского магазинчика "Ручеек" и очень волновалась - здесь у нее было назначено первое в жизни свидание. Как узнать ей парня по имени Дима, у которого такой красивый голос, но которого она никогда раньше не видела?
Страшно было еще и потому, что "Ручеек" находится в пяти метрах от мужской колонии. А этот загадочный Дима как раз в тот день освобождался...
...Крохотный поселок, глубинка Костромской области. Из достопримечательностей - памятная доска участникам войны да две мужские зоны: общего режима и колония-поселение.Из развлечений - шалаш с романтическим названием "Темная ночь", где по пятницам устраивается дискотека. Собираются местные "крутые", пьют пиво с водкой, а потом шатаются всю ночь по поселку, не давая никому заснуть до утра.Ира на эти дискотеки не ходила. Она вообще домоседка и скромница - мама боялась, как бы дочка не засиделась в девках. На женихов-то поселок не богат... "Главное, чтобы добрый был и порядочный" - так она провожала на свидание дочку.
О том, что Ира вышла замуж за зэка, мама узнала последней. Хотя весь поселок уже судачил: вот ведь история! Примерная девочка Ира даже устроилась на работу кассиром в колонию, где Дима, будущий жених, чуть ли не за стенкой мотал срок за разбой.
ДЕЛА ТЮРЕМНЫЕ
За что он получил 6,5 года, Дмитрий распространяться не любит. "За дело!" - только и говорит.
Дима жил с семьей в Костроме и считался там "реальным пацаном". Однажды подростки устроили между собой крутую разборку, которую потом прокурор квалифицировал как бандитизм. А битые бутылки, которые пошли в ход, суд посчитал за оружие. Так в 17 лет Дима оказался за решеткой.
- Я ни о чем не жалею, потому что зона - это хорошая школа. Я там на всю жизнь урок получил, - говорит Дмитрий.
На вопрос: как там жил? - отвечает просто: "По понятиям". Главное - сразу себя поставить. "Я, когда приехал, моментально объяснил сокамерникам, что в обиду себя не дам", - говорит парень.
Раньше у зэков было много работы: валили лес, трудились на лесопильне. А сейчас производство стоит. Сами придумывают себе занятия: соберутся, например, втроем-вчетвером - и шьют на продажу тапочки.
Мама и бабушка регулярно привозили из Костромы парню передачи, а когда вышел из зоны его новый друг и земляк, у Димы вообще началась прекрасная житуха. Приятель "грел" его до самого освобождения - лучше многих знал, что и как передать товарищу по несчастью. И в 2003 году перекинул ему через ограждение мобильник.
- Это в Москве все уже вовсю болтали по сотовым, - говорит Дима. - А в Костроме они были еще далеко не у каждого. С нашим же поселком вообще связи не оказалось. Так обидно было: уж больно хотелось технику испробовать.
Пришлось упаковать запрещенную в зоне вещь в жестяную банку из-под кофе, обмотать многими слоями скотча и зарыть в землю в укромном месте. До поры до времени.
ВОТ ЭТО ХОХМА!
А Ирина после школы поехала учиться в Кострому - хотела получить профессию, связанную с компьютерами. Однажды она с подружками сидела вечером в комнате общежития. Вдруг на ее мобильник пришло SMS-сообщение: мол, оператор сотовой связи предоставляет услугу - "мобильное знакомство". То есть можно отправить свое имя и пару фраз на указанный номер и ждать ответа от "принца".
"Давай напишем что-нибудь ради хохмы", - предложила подружка. И Ира согласилась: отчего ж не написать, если в шутку?
Каким-то неведомым образом Ирино послание пересеклось с посланием некоего Димы - другого, не героя этой публикации, но тоже мотающего срок в той же самой зоне.
"Смотри, какая-то интересная девчонка пишет, - сказал он приятелю. - Хочешь, ответь ей, ты же тоже Дима, а то мне неохота".
И Дима написал ответ.
- Вообще-то на зоне эти мобильные знакомства пользуются большой популярностью, - рассказывает Дмитрий. - Телефоны теперь есть практически у всех, а делать нечего. Хорошее развлечение... Но многие заключенные своих "заочниц" попросту используют: "А положи-ка мне, любимая, денег на телефон! А принеси-ка мне передачку!" Наивные девчонки верят...
Дима не просил ни посылок, ни пополнения счета. Вообще ничего не сказал о месте своего пребывания. Сообщил только, что тоже из Костромы - что в общем-то было правдой. Через некоторое время молодые люди созвонились.
- У него был красивый низкий голос, - вспоминает Ира. - И он мне сразу очень понравился.
"Если хочешь, можем погулять по городу", - предложила девушка. И Диме пришлось во всем сознаться. Тем более что как раз пришло время выходить на свободу.
...И вот теперь Ира ждала его у "Ручейка", робко поглядывая по сторонам: что односельчане-то подумают?
ДУРАЦКОЕ ПРАВИЛО
Три дня прожили молодые, как говорится, душа в душу. А потом Дима уехал домой, к маме и старенькой бабушке. Но обещал вернуться.
А поселок уже гудел: "Ирка-то наша дает! Зэка подцепила прямо с зоны". Одна мама оставалась в полнейшем неведении. Когда узнала правду, запрещать что-либо было уже поздно.
Ира окончила учебу и устроилась работать... в ту самую колонию. А Дима вернулся, и они стали жить семьей. Сейчас их дом - самый уютный в поселке. Чистота, свежий ремонт, который Дима сделал собственными руками.
Через год после Диминого освобождения у молодых родилась дочка Сашенька.
- Я ей не буду рассказывать о своем прошлом... до тех пор, пока соседи не проболтаются, - говорит Дима. - Зачем раньше времени расстраивать? Ни к чему это. Я вот, например, сам недавно узнал, что мой дед лагеря прошел за ворованную во время войны пшеницу.А Ира беспокоится, удастся ли ей выйти на работу после декрета - все-таки брак с зэком в колонии не приветствуется...
- Зачем ей работать, я сам сколько нужно заработаю, - говорит Дима и добавляет: - Вот дурацкое правило! Да если бы я хотел, я бы ее давным-давно вместе со всей ее кассой, где зарплата на всю зону, выкрал бы. Тоже мне проблема... Но я на всю жизнь хлебнул зоны, хватит.
Местные жители своего соседа опасаются: мало ли что. Но и уважают: Дима не позволяет указывать в свою сторону пальцем.
Он сурово сдвигает брови, и я очень хорошо понимаю: если что не так, его обидчик "за базар" тут же ответит.
http://www.trud.ru/issue/article.php?id=200609141691201

Лучше золота и шоколада

- Про заочниц слыхал? Это бабы, которые в колониях женихов ищут. Пишут туда: «Передайте во вторую бригаду пятому в списке». Пока зэк срок отбывает, они письмами обмениваются, а освободился - уже готовая пара.
Началось с того, что моего гражданского мужа посадили. Я была уверена, что Миша - дорожный строитель, по ночам вкалывает. А он, оказалось, с дружком подсаживал приезжих у вокзала и в дороге их «шерстил». Восьмерик обоим дали. Я все ревела не переставая: такая любовь была...
Миша придет под утро усталый, обязательно гостинец принесет: «Ты лучше всякого золота, девочка моя доверчивая!»
В суде подошла к решетке на прощание, но Миша руку просунул и смазал мне по лицу. Знатоки объяснили: это чтобы ему на зоне крепче виниться - обидел самого дорогого человека. Там ведь как? Найдет себе заочницу и позабудет, что на воле жена осталась. А теперь и сам помнить будет, и мне проверку зарядил: стану ли его ждать, по мордасам получив?Я решила ждать. Другого мужчину я не знала. Мне только 19 стукнуло, так что когда Миша выйдет, думала, я еще молодая буду.И вот двух лет не прошло - сообщают: застрелили Мишу при попытке к бегству! Бежал ко мне... Едва горе пережила, приходит с зоны письмо: так и так, я друг вашего Михаила, звать Анатолием, тоже одинокий человек, сижу по недоразумению, хотел бы вас морально поддержать.
Я ответила: какая там поддержка из-за колючей проволоки, бог с вами! Но Анатолий был настойчивый, так красочно свою несчастную жизнь расписал, что я поверила: оговорили человека, жизнь поломали.
Стали переписываться. Он мне стихи писал не хуже Пушкина: «Ты лунный свет в моей душе избитой, ты чистый воздух среди дыма папирос...» И вдруг отрезвление - получаю письмо от зама начальника колонии. Анатолий, оказывается, рецидивист. Дескать, будьте осторожны с ним, тем более что ему через месяц освобождаться.
А я-то уже ждала Толика, каждый день представляла, как он приходит, как мы садимся за стол... Теперь радостное ожидание сменилось тревогой.
Я сама себя спрашивала: ты хочешь жить с этим человеком? И сама себе отвечала: и да, и нет. А день встречи приближался...Ну а в последний день я струсила. По-бабски, до дрожи в коленках. Не пущу его к себе, думаю. Запрусь и не впущу. Поезд приходит в восемь вечера, значит, Анатолий явится ко мне не раньше девяти. Что же я на ночь глядя открою дверь матерому бандиту? Хватит, с одним уже пожила! Уехать бы из города, только куда? Не в родной же детдом...Ошалев от страха, ничего лучше не придумала, как идти на станцию. Встречу его и скажу: ко мне нельзя, потому что приехал мужчина, с которым я раньше была близка, лучше потом увидимся. Не поверит, конечно, ну а что делать?Иду на станцию, колотун меня бьет. В буфете выпила рюмку водки, чтобы чуть оклематься. А поезд вот-вот подойдет. Вышла на перрон - будь что будет!
Очнулась, когда из вагона вышел человек с чемоданом. Толя. На негнущихся ногах ковыляю ему навстречу: «Ну здравствуй! Я твоя заочница». Пожали друг другу руки, я вынула сигареты: «Отойдем в сторонку?» Молча прошли на запасной путь, молча стояли и курили.Бывалый и матерый, он ждал чего-то нехорошего, даже в темноте было видно, как жестко двигаются его желваки. Я собралась с духом и выпалила: «В общем, так. У меня появился мужчина. И я его люблю. Делай со мной что хочешь...»Толя прищурил глаза: «А что с такими, как ты, делают? Плюют на них и растирают». Я кивнула и потянулась за новой сигаретой. Мимо проезжала дрезина. Толя схватил меня за рукав и с силой бросил на рельсы. Я вытянула руки, пытаясь оттолкнуться от шпал, но от боли потеряла сознание: колеса проехали по рукам.
Очнулась в больнице с перемотанными культями. Подошла нянька: «В коридоре с утра жених тебя дожидается. Позвать?» Я ответила, что замуж пока не собираюсь. Спустя несколько минут в дверь заглянул коротко стриженный мужчина с сильно обветренным лицом. Незнакомый. Не тот, что был на станции. С минуту постоял на пороге, посмотрел на меня, оставил на полу пакет и молча ушел.
Нянька вслух читала записку, которую вынула из пакета, а я морщилась от боли и проклинала свою трусость, которая обернулась жестокой ошибкой.
«...Я подумал и решил, что не могу связать оставшуюся свободную жизнь с немощным человеком, - заканчивала чтение старушка. - Надеюсь, ты меня поймешь и простишь. Твой некогда заочный по переписке знакомец Анатолий».
- Вот так и получилось, - подвела черту моя собеседница. - Сама себе жизнь поломала и человека напрасно обнадежила. Но ничего, я не бедствую. Ко мне уже много раз подходили: давай тебя в бригаду определим, будешь по вагонам ходить с провожатым. Но мне это надо? Ты же видел, сколько без всякой «крыши» подают. Один тут сватался, тоже с вокзала, безногий...
И дальше - совсем озорно, тряхнув плохо промытыми кудрями:
- С таким приданым я какого хочешь мужика себе найду! Вот еще годика два покатаюсь - и замуж.
На самое дно души
Глаза у нее заблестели. Культей она вытерла слезы и замолчала. Так мы сидели несколько минут. Я понял, что, выговорившись случайному знакомому, всколыхнув что-то страшное, запрятанное на самое дно искалеченной души, она теперь ждет, когда я уйду. Прощаться мы не стали. Кажется, она даже не посмотрела мне вслед.
Стоп-кран под рукой
Из письма на интернет-форуме
«...Он сидит уже третий раз, был наркоманом. Теперь пишет мне, что ради меня завяжет со всей этой кухней. Поймите, что хочется верить ему, хочется помочь преодолеть все проблемы. Но вдруг он опять сорвется, вмажется, украдет, сядет?
Девчонки, помогите советом, ведь я так хочу быть с ним».
Один из ответов:
«Кто же здесь тебе совет даст, кроме твоего сердца... В такой ситуации много всяких «но». Помимо прочего: сколько тебе лет? Есть ли возможность дать ему шанс, а если не сложится, начать жизнь заново? Обещать все умеют. А наркомания, говорят, неизлечима.
Главное - никаких опрометчивых шагов. Даже если решишь рискнуть и быть с ним - оставь пути к отступлению».
Погадаем на конверте
В регионах, где расположены зоны, газеты публикуют объявления осужденных, желающих найти подругу на свободе. Нередко одинокие женщины сами пишут в колонии письма с пометкой-гаданием на конверте: «Передать в третий отряд шестому по списку».
Бывает, переписку от имени заключенного ведут сразу несколько человек, раскручивая заочницу на щедрые посылки. Администрация колоний старается отслеживать связи своих подопечных с «вольными» и часто предупреждает заочниц, если осужденные откровенно морочат им голову.
Однако известно много случаев, когда дружба по переписке перерастает в крепкое чувство, заключенному разрешают свидание с новой подругой, а по выходе из мест заключения он обретает семью.

[ABCD]

Дьяков Виктор Елисеевич


НЕОБЫЧНАЯ ИСПОВЕДЬ

рассказ

- Это блажь, конечно, но ведь жить-то ему осталась неделя... ну от силы две,- искренне сокрушался тюремный врач, крупный, рыхлый, поминутно отирающий платком потную шею – вентилятор почти не освежал, а зарешёченное окно "дышало" жарким уличным воздухом.
- Совсем никакой надежды? – напротив врача, с другой стороны стола, хаотично заваленного всевозможными медкнижками, историями болезни, рентгеновскими снимками... сидел священник в полном облачении. Среднего возраста, среднего роста, средней комплекции... Если бы не ряса, крест на груди, бородка клинышком, внешне совершенно не примечательный. В отличие от врача он, во всяком случае внешне, стойко переносил жару, ни разу даже не отерев лба.
- Абсолютно. Как говорят в таких случаях, медицина бессильна. Процесс зашёл слишком далеко. Лёгкие у него слабые и обратился он поздно, да и, сами понимаете, возможности наши, увы... Жалко, парень вроде не плохой, не рецидив, первая ходка у него, по глупости с какой-то мелкой бандой связался,- продолжал сокрушаться врач.- И режим не нарушал никогда, а тут, как нашло на него. Хочу исповедоваться и всё. Мы сначала не реагировали, думали пошумит, да кончит. А он сильнее, забузил, суп на пол опрокинул, ругается. Усмирить хотели, да передумали, и без того чуть живой... Вот и решили вас побеспокоить.
- Каждый человек имеет право на исповедь, - произнёс священник и встал со стула.- Я готов, куда идти?
Для исповеди лучшего места чем изолятор не было. Больной лежал в нём один. Врач на всякий случай стал убеждать священника, что вероятность заразиться почти равна нулю, ибо процесс разрушения лёгких нетрадиционен, умирающий почти не кашлял и не выделял мокроты...
- Даже если бы он был болен чумой, я бы всё равно его исповедовал, - спокойно, буднично прервал уверения доктора священник, направляясь в изолятор.
- Эээ... батюшка, надо бы халат одеть,- не очень уверенно сказал тюремный эскулап.
- Это обязательно?
- В общем да...- врач явно колебался.
- Я бы хотел без халата. Он должен видеть моё облачение...

В изоляторе, маленькой чистой, белой комнате было сравнительно прохладно. Стерильно-чистым, только бледно-жёлтым казался и человек лежащей на койке. Эта зловещая желтоватость особенно отчётливо проявлялась на ввалившихся щеках, тонкой кадыкастой шее и крупных костистых ладонях, лежащих поверх тёмно-синего "солдатского" одеяла. Неровно остриженная наголо голова казалась непропорционально большой в сравнении с очертаниями его явно "усохшего" тела. Глаза больного горели нездоровым лихорадочным огнём, как бы являя собой последний очаг жизни в этом обессиленном болезнью теле.
- Здравствуйте, сын мой... Вы хотели исповедоваться?
Когда священник входил в палату, больной даже не повернул в его сторону головы, неотрывно глядя в потолок. Когда же повернул... В его глазах читалось искреннее, неподдельное удивление. Видимо он, всё-таки, не верил обещанию администрации, что к нему, простому зеку, "мужику", "доходяге", вызовут священника с "воли".
- Вы... вы настоящий?- голос был слабым, и, казалось, больному приходилось тратить слишком много сил, чтобы произносить слова.
- Я отец Никодим, священник прихода, к которому территориально относится ваша колония.
- Вы будете меня исповедовать... правда?
Священник грустно улыбнулся.
- Как вас зовут?
- Николай.
- Вы крещённый?
- Да... меня маленького мама с бабушкой окрестили... в тайне от отца. Он у меня партийным был.
- Хорошо сын мой. А за что осуждены?
- Разбой, грабёж... в общем отпетый бандюга,- с сарказмом поведал больной.
- Зачем на себя наговаривать, сын мой,- священник дал понять, что он кое что знает.- Вы, наверное, хотите покаяться в содеянном?
- Да как вам... – больной словно собирался с силами.- Не то чтобы... Я просто не могу больше держать это в себе, оно как жжёт изнутри... Здесь меня вряд ли кто поймёт... Мне просто нужно чтобы меня выслушали, кто-нибудь с воли... но не простой человек. Вот я и решил, что лучше всего если это будет поп... извините, священник. Ведь все имеют право на исповедь, тем более умирающий.
- Да это так... Но почему вы считаете, что непременно умрёте. Всё в руках Божьих. Проникнетесь этой мыслью и не терзайте себя,- священник говорил так, что больной не мог не смотреть в его глаза... смотреть пристально, как бы пытаясь распознать – его просто успокаивают, или исповедник действительно является носителем какой-то высшей истины.
После паузы больной вздохнул и, словно уступая некоей воле извне произнёс:
- Да, пожалуй... всё... в руках... Я, наверное, начну... Можно...?

2

В Армию Николай ушёл в девяносто первом. Служил в ЗАБВО... Жуткий округ, особенно для таких как он "курортных" мальчиков. И там, в "диких степях Забайкалья", и по пути, пересекая Сибирь на поезде, в разношёрстной компании призывников... Он воочию убедился насколько неприглядна, бедна и не устроена Россия... к востоку от Волги. Призывники украинцы смеялись:
- Россия всегда голодала и будет голодать!
Призывники грузины смеялись:
- У нас сараи лучше чем здесь дома!
Мог бы посмеяться и Николай... Он родился и вырос на российском черноморском побережье, в маленьком курортном городишке. Пальмы, магнолии... виноград, мандарины, грецкие орехи, фундук, инжир... всё растёт, всё плодоносит, всё дёшево. Ну и конечно тёплое море. Всё это окружало его с рождения и казалось обычным, естественным. Он не мог знать, что почти вся остальная Россия живёт совсем в другом климате, и совсем по иному.
В Сибири Николай всё это ощутил в полной мере, осознал что такое дефицит продуктов питания, витаминов, понял почему летом в отпуска народ со всей страны стремится попасть к ним и в другие столь же тёплые места – они ехали греться, к солнцу, намёрзшись в одной седьмой части суши, самой холодной, где обитал человек. Его служба неофициально именовалась "через день на ремень"... Отслужив и он ехал домой отогреться, отлежаться на пляже, наесться вволю фруктов, после двухлетнего концентратного питания. Служба заставила его искренне полюбить родные места. После сибирской "прививки", Николай уже не сомневался, что больше никогда их не покинет.
Однако шёл уже 1993 год. Пока Николай служил развалился, казавшийся великим и могучим Советский Союз. И когда он приехал... не узнал родного города. За это время на побережье хлынула и осела тьма разноплеменных беженцев и переселенцев. Впрочем, первые появились ещё после бакинских и сумгаитских погромов, спитакского землятресения. Армяне селились семьями у своих родственников, покупали дома, землю... Они были очень богаты, гораздо богаче местных русских. Та первая волна беженцев прошла относительно безболезненно, незаметно растворившись в массе куда более многочисленного местного славянского населения. Но с девяносто второго потоком пошли беженцы из-за пограничной реки Псоу, сначала абхазы, потом грузины... и опять армяне. Потом вообще началось не пойми что. Пользуясь ослаблением центральной власти на благодатные земли российского Причерноморья и Кубани устремились все кого сгоняли с насиженных мест: турки, курды, азербайджанцы... и опять армяне. Бежали и русские, бежали отовсюду из Закавказья, Средней Азии, Казахстана... Но купить дома на побережье им, как правило нищим, было не по карману. Следующие переселенческие волны уже не растворились в местном населении – переселенцев и беженцев стало слишком много, а многодетность их семейств привела к тому, что в школах и местах молодёжного досуга они стали преобладать, ощущать себя хозяевами положения.
Тем временем государственная курортная инфраструктура совсем развалилась. Отец и мать Николая, работавшие в санатории, остались без работы и жили огородом. Никуда не мог устроиться и он сам. Беженцы, в первую очередь армянские, благодаря родовой взаимовыручке и тому, что ещё в советские времена вкладывали деньги в не обесценивающееся золотые вещи, оказались самыми богатыми на побережье. Но в отличие от евреев они своё материальное превосходство не скрывали, а несдержанная молодёжь наоборот всячески выпячивала, нервируя обнищавших, не способных быстро приспособиться к переменам местных. Нагло, вызывающе вели себя и подростки, и дети, быстро сплачиваясь по этническому признаку.
Однажды мать Николая вместе с давнишней подружкой шла по улице, которую перегородила играющая компания армянских мальчишек среднего школьного возраста. Они шумели так, будто кроме них никого на свете не существует. Подруга сделала им замечание... Словно искра попала в сухую солому, мальчишки "вспыхнули" мгновенно. Под присказку: "Русская блядь, не ходи гулять", они забросали женщин камнями, а потом разбежались. Домой мать пришла держась за разбитую голову. Взбешённый Николай хотел бежать искать тех мальчишек, ведь они наверняка жили неподалёку. Но деморализованные мать с отцом, буквально повиснув на нём, не пустили:
- Не ходи сынок... хуже будет... у них же братьев, родственников куча и денег мешки... Лучше уж потерпеть... а может и уехать куда-нибудь...
- Куда уехать...? Ведь мы здесь всю жизнь... ведь лучше наших в России мест нет, потому они и тут селятся!- кричал в ответ Николай.
Всё, что он наблюдал вокруг, вызывало бессильную злобу бывшего солдата. Агрессивные, деятельные пришельцы "делали погоду" едва ли не во всех сферах жизнедеятельности. На рынках доминировали азербайджанцы, за исключением мясного ряда, но и там не было ни одного славянина, мясом торговали только армяне. То что предлагали родители, продать дом и уехать, делали многие, покупателей-пришельцев было более чем достаточно. Детско-подростковое хулиганство, острием направленное в первую очередь против женщин и молодёжи, было уже давно опробовано на Кавказе и давало наилучшие результаты - русские продавали дома и бежали. Тут и ещё одни претенденты на черноморское побережье объявились. Эти, правда, предъявляли права не беспочвенно. Активисты адыгейского националистического движения требовали возвращения как раз того участка побережья, где располагался родной город Николая. Он, якобы принадлежал адыгам до кавказской войны 19 века, когда они были вытеснены царскими войсками в горы...
От всего этого голова Николая шла кругом, нервы были на пределе. Его бесила трусливая пассивность соседей, по старой советской привычке надеющихся на власть. А власть... местные начальники сохраняли "олимпийское" спокойствие – пришельцы, как правило, строго настрого запрещали своей молодой поросли трогать родню и детей крупных гражданских и милицейских чиновников. Губернатор края, правда, с высокой трибуны заявил, что происходит тихое вытеснение русского населения с черноморского побережья... Но дальше слов дело не шло. Выходцы из Закавказья продолжали без лишней суеты скупать дома, землю, заселяться со своими многочисленными чадами и домочадцами. Там, откуда они бежали, где сараи были лучше чем дома в России, жить после развала Союза стало очень тяжело... голодно, холодно, темно. Из России больше не шли потоком дешёвые газ, электричество, хлеб... взамен поставляемых втридорога цитрусовых. Железная дорога на Сухуми и дальше, по которой шёл основной поток этого "товарообмена", позволяющий "захребетным" республикам сытно и безбедно существовать в советское время... Эта дорога заросла травой и по ней уже не ходили поезда.
В такой "критический" момент Николай встретил своего бывшего одноклассника. Фёдор в школьные годы слыл первым хулиганом. Из школы его "вытурили" в восьмом. Потом он "загудел" на "малолетку" за какую-то кражу. Через два года вышел и снова сел уже во взрослую колонию. Пока Николай служил в Армии, Фёдор, что называется, служил в "других войсках". Бывшие одноклассники зашли в кафе заказали вина, разговорились. Вернее говорил в основном Николай. Он возмущался, стучал кулаком по столу, чуть не плача от негодования и бессилия... Федор не поддался его эмоциональному настрою. Он лишь посмеивался, а когда пришла пора расплачиваться остановил руку Николая полезшим за последними рублями:
- Не надо... я угощаю.
Когда вышли из кафе, Фёдор уверенным голосом пожившего человека заявил:
- Вот что Коля, не хочешь бедным и больным жить, как все лохи, надо либо начальником, либо вором становиться, иначе бабки не сделать. Начальниками нам никак не стать, остаётся...
Фёдор предложил организовать кодлу и "трясти" богатых. Тогда в хмельной голове Николая сама собой возникла ассоциация – богатые, это в основном нерусские. И он рвался их бить, грабить, этих пришельцев, что обустраивались на его Родине "всерьёз и надолго". Николай с радостью принял предложение...
В кодлу входили пять человек. Они на старенькой "Ниве" мотались по побережью, выискивая объекты для нападения. Изо всей пятёрки только сам Фёдор имел опыт пребывания в "зоне", остальные были "любителями". Естественно, авторитет "атамана" был непререкаем. Тем не менее Николай на заре их "деятельности" сделал попытку стать чем-то вроде мозгового центра. Сначала он предложил "наехать" на азербайджанцев скупающих на границе у абхазов дешёвые мандарины и потом отправляющих их из Адлера вагонами в Москву, заставить платить дань. Фёдор в ответ рассмеялся, и без объяснения причин отклонил этот план. Тогда Николай предложил "тряхнуть" известных ему богатых армян, купивших дома. И снова план был отвергнут... В конце-концов Фёдор указал прожектёру его место:
- Ты в этом деле лох, потому делай что тебе говорят и не рыпайся...
Сначала они не рисковали, лазили в пустовавшие дома, чьи хозяева приезжали только в "бархатный" сезон. Добыча была невелика и её трудно было бы сбыть, но Фёдор имел контакты со скупщиками краденого. Наконец решились на настоящее дело. На побережье ещё с советских времён осело немало людей, купивших дома на деньги, заработанные на Крайнем Севере. Таких северян и решил тряхнуть Фёдор. Николая коробило от этого дела, но он подчинился, надеясь, что потренировавшись, они наконец начнут "бомбить" и столь ненавистных ему пришельцев.
Налётчики пришли ночью, под нехитрым предлогом проникли в дом, их лица скрывали маски. Северяне, муж и жена, оказались болезненными и бездетными, раньше времени состарившимися. Перепуганные, они отдали всё что у них было, а было у них всего-ничего. Их северные деньги сгорели ещё в первую гайдаровскую инфляцию, копить золотые вещи, как это делали из поколения в поколение армяне, они не были приучены. Николаю стало жаль этих несчастных, у которых государство сначала забрало здоровье, а потом и заработанные его ценой деньги. Фёдор, напротив, жалости не испытывал. "Раскалывая" хозяина дома, он так ударил его, что тот зашёлся в приступе кашля, походя оскорбил жену, сказав что такую старую дохлятину... никто не захочет. В конце-концов, забрав лишь обручальные кольца, и кое-что из мелких вещей, напоследок окончательно запугав хозяев, на случай если они вздумают заявить в милицию, парни покинули дом.
После этой "акции" Николай взбунтовался, кричал что больше не пойдёт грабить нищих. "Атаман" попытался поставить его на место, но не встретив поддержки у прочих рядовых, недовольных мизерной добычей, он пообещал, что в следующий раз они обязательно "бомбанут" богатый дом. А таковых на побережье всегда было немало, и при Советской власти и после. Только если раньше роскошные "виллы" принадлежали либо известным людям, либо крупным начальникам, то сейчас неизвестно кому, ведь в девяностых разбогатело много и преступников, и случайных людей. Тем не менее, следующий "заход" тоже получился тренировочным. Они залезли в пустующий дом какого-то эмигрировавшего на Кипр грека. И опять добыча оказалась такова, что после реализации рядовым бойцам досталось, образно говоря, "губы помазать".
Наконец Фёдор на очередном сходе объявил, что надыбал настоящих, жирных клиентов, какого то московского скороспелого богача-лоха, купившего новый коттедж с бассейном и щедро сорящего деньгами. Николай согласился без особого восторга. Конечно, богатых надо трясти, заставлять делится, но "клиенты" опять были русские...
Стоял Август, душная, тёмная, хоть коли глаза, ночь. Налётчики были осторожны, но когда лезли через забор возник шум, ещё больший, когда выдавливали стекло на первом этаже коттеджа... Хозяева муж и жена были дома, налётчики это знали точно, но они ничего не услышали. Всё стало ясно, когда их обоих обнаружили в спальне на втором этаже – они спали почти в беспамятстве, будучи изрядно пьяными. Муж, лысоватый коротышка лет сорока с небольшим... жена, по всей видимости не первая, лет на пятнадцать моложе... В хмельном дурмане, разморённые жарой они лежали на огромной кровати ничем не прикрытые и совершенно обнажённые. Жирный мужик и женщина, тоже, по всей видимости, любящая поесть, но молодая и весьма аппетитная. Николай шёпотом советовал не трогать "бухих" хозяев, обшмонать дом и тихо уйти. Но у Фёдора при виде раскинувшегося во сне сытого тела женщины проснулся "аппетит"...
Мужик трезвел медленно, зато жена, едва почувствовав жадные руки "атамана" быстро очухалась, стала кричать, кусать, царапаться. "Атаман" резко ткнул её кулаком в мягкий живот. Женщина согнулась и заскулила как побитая собака. Зато сразу отрезвел хозяин дома:
- Ребята, берите всё, только её не трогайте!
- Не тронем, показывай... – взял инициативу на себя Николай.
Фёдору это не понравилось, но он сообразил, что в создавшейся обстановке лучше подавить "инстинкт" и как можно скорее и тише завершить "дело", тем более хозяйка сопротивляясь сорвала с него маску.
- Баксы, золото, барахло что подороже... быстро показывай...- утирая расцарапанную физиономию, закомандовал "атаман".
Но женщина, в отличие от мужа не собиралась безропотно расставаться с имуществом. Видимо "сладко есть и мягко спать" она стала сравнительно недавно, и как всякий насыщающийся вчерашний голодный не могла мыслить адекватно в подобной ситуации. Едва отойдя от боли она вновь стала кричать:
- Гады... сволочи... Вы же русские...! – по произношению налётчиков она безошибочно установила их национальность...- Черные никогда со своими так не поступают, даже последние подонки...! Вы же трусы... трусы! В дом к чёрным залезть у вас кишка тонка... вы же их боитесь... только своих грабите!- винные пары, по всему, добавили ей смелости и совершенно избавили от естественной стыдливости, которую голая женщина испытывает в компании одетых мужчин.
- Заткнись, падла!- атаман вновь замахнулся, но Николай удержал, перехватив руку.
- Не надо, свяжем, заткнём рот, а он нам и так всё сам отдаст...
На этот раз добыча впервые оказалась значительной, но при дележе Николай напрямую обвинил "атамана":
- А ведь права та баба, боимся мы их, вернее ты.
Фёдор считал добытую "зелень" раскидывал на всех и в "общак" и... ничего не отвечал.
- Я ж тебе сколько раз предлагал... Их же "бомбить" - это святое дело. Они же нашу землю поганят, живут на ней, деньги делают, а делиться не хотят. Они же почти все богатые, сам знаешь.
Фёдор продолжал угрюмо молчать. Но не только Николай, и другие "рядовые" ждали от него объяснений. "Атаман" явно не хотел этой дискуссии, но деваться было некуда.
- Ничего я не боюсь... просто я знаю, что по чём! Я не зазря зону топтал, в жизни кое-что кумекаю, да и вам бы пора уже понять, кого можно "бомбит", а кого лучше обойти... чтобы не сгореть. Дурень ты... совсем обстановку не секёшь. Куда ты нас толкаешь? На азеров, что мандарины на границе покупают? Да ты знаешь под какой они крышей...? Там же их человек сорок и все со стволами. А армяне...? Да, золота у них полно, и в кубышках и во ртах... Но у них же человек по пять взрослых мужиков в каждом доме и у всех оружие и мелюзги без счёта, которая тоже за ножи сразу схватится. Даже если и выгорит, грабанём. Потом... потом что!? Они же сразу всю родню, всех земляков подымут, урок своих подключат. Нас в два счёта вычислят и хорошо если ментам сдадут, хуже если сами отомстят и не только нам, но и всем родным. Твоей матери, говоришь, ихние пацаны голову разбили... и похуже сделают. У Лёхи вон сестрёнка в школу ходит,- Фёдор кивнул на одного из "рядовых",- ей отомстят, поймают где-нибудь... Ты что нас всех подставить хочешь?!- с надрывом закончил свой монолог Фёдор.
Все, в том числе и Николай, молчали – никто не ожидал, что "атаман" так доходчиво всё объяснит.
- Значит "бомбить" можно только беззащитных... то есть русских?- наконец, после длительной паузы подал голос Николай.
- Почему только русских... греков вон... этих... хохлов, чувашей, мордву... да мало ли лошиных наций. А армян не надо, себе дороже будет, адыгов, ни в коем случае, с чеченами никогда не связывайтесь, не трогайте, месхетов тоже. Да что я вам... сами здесь выросли, знаете за кого будут мстить... Никого из них не задевайте, ни пацанов, ни баб...
После такого "откровения" Николай покинул кодлу Фёдора. Но на свободе гулял не долго. Кодлу вскоре повязали и бывшие кореша на допросах его "сдали"...
Зачатки туберкулёза появились у Николая ещё в Армии. Но своевременное возвращение в благодатные субтропики излечило его... почти. В зоне притаившаяся болезнь вновь заявила о себе. Губительные условия, губительный для него климат, ограниченные возможности тюремной медицины... Николай воспринял это как заслуженную кару. Постепенно его покидали силы, он тихо угасал. Но мысли, думы... Он не сразу пришёл к решению исповедоваться, ведь он не был верующим, вернее как-то не думал... о Боге. И вот теперь во всём случившемся он ощутил какую-то высший суд, высшую волю...

3

- Получается, что вы испытываете угрызения и раскаиваетесь не в том что грабили, а в том что грабили не тех? – священник за всё время, казалось, ни разу не мигнул неотрывно глядя прямо в глаза больного.
- Не знаю, батюшка... не могу сказать точно... Правым себя не считаю, но и этих... тоже. Грабить...? Не знаю... но как-то бороться с ними надо было всё равно. Они же так нас всех в тундру загонят. Вроде, и думать мне о другом надо, как говорят, о душе. А я не могу, об этом все мысли. Я не могу понять почему мы все, весь народ, оказались такими слабыми? Ведь таких врагов побеждали... французов, немцев. А эти... почему так боимся, уступаем во всём? Ведь и в Армии, и здесь в "зоне" то же самое. Неужто нам с детства туфту гнали, что русские народ храбрый, великий. А на деле... У нас в полку десять дагестанцев сумели роту на колени поставить... всех, и старослужащих, и салаг, все их боялись, работали вместо них, наряды тащили. Здесь, в зоне "опущенные" могут быть кем угодно, только не кавказцами, они все за своего вступятся, но "опустить" не позволят. Глядя, на всё это я уже не верю, что наши предки могли побеждать и турок и татар, и весь Кавказ завоевать. Сейчас всё наоборот, бьют и унижают нас, везде, безнаказанно оскорбляют наших женщин, матерей и мы ничего не можем сделать в ответ. Как до войны доходит, как в Чечне, так что то можем, а вот так, в мирное время совершенно беззащитны...- больной помолчал.- Вы наверное думаете, что за дурь ему в голову взбрела перед смертью? – Николай с трудом изобразил некое подобие улыбки.
- Нет... но то что вы совсем не похожи на тех, кого мне приходилось исповедовать, это факт. Я не могу сразу ответить на мучающие вас вопросы. Но то что они ставят вас в тупик вполне понятно. В вас нет истинной веры, и оттого вы не можете без колебаний отличить истину от лжи.
- Вера? Что вы имеете в виду? То что я не ходил в церковь?
- Нет... всё сложнее. В своей исповеди вы упомянули слова вашего подельника про то, кого можно грабить не опасаясь ни мести, ни отпора. Он перечислил греков, украинцев, чувашей, мордву... Ведь он, сам того не ведая, назвал только православные народы.
- Не знаю... я в этом не разбираюсь.
- То-то и оно... Все эти беззащитные почему-то оказались православными. Вам это не кажется странным?
- Я не знаю...- интерес к словам священника словно подпитал больного, его голос окреп.
- В прошедшем веке мы слишком часто совершали вселенские грехи, нарушали господние заповеди. Народы совершившие такие грехи и не покаявшиеся исчезали с лика земного. И над нами, всеми православными висит такая опасность. Но чтобы покаяться, надо сначала осознать те грехи... свои, отцов, дедов. Но не только в покаянии спасение. Вы воочию убедились в нашей всенародной моральной слабости. А причину слабости вы пытались уяснить?
- Нет... то есть я пытался, но не нашёл для себя ответа.
- Если бы большинство наших людей мучились этим так же как вы... вопросом, почему мы такими стали? Мы бы нашли путь к спасению души народа нашего.
- Батюшка, я всё-таки так и не пойму в чём наш... этот вселенский грех... В том что многие перестали верить в Бога, порушили церкви?
- Это уже следствие того большого греха. Он в том, что народ наш сотворив себе кумиров, подменил ими Господа в своём сознании. Человек не может без веры, если он не верит Господу, значит верит Сатане, его ставленникам.
- Ставленникам... это вы Ленина имеете в виду?
- Как именовать лжебога не имеет значения... ему нельзя поклоняться как Богу. Это самый тяжкий грех. За это кара постигла египтян, римлян, византийцев-ромеев и другие, некогда великие народы, чей след истёрся в Истории.
- Но почему тогда Бог допускает такие грехи?
- Бог не вмешивается в дела людские, он наблюдает куда идут, чем живут люди... народы и воздаёт по делам. За правду прибавляет, за неправду ... Нам надо много молиться, работать и делать добра, чтобы добро пересилило то зло, что мы творили поддавшись чарам сатаны... Только не надо думать, что мы, ныне живущие, к тому злу не имеем отношения. Потомкам не уйти от ответственности, отцы, дети и внуки это одно целое.
- Ну хорошо, мы грешили... а эти, которые сейчас нас унижают, вытесняют... они что праведники?
- Сын мой, гордыня и озлобление тоже тяжкий грех. И те малые народы, что избрали это оружие во взаимоотношениях с нами, впадают именно в этот грех. И дело тут не в том, что они какие-то особые, или плохие. Они борются за своё место под солнцем, за будущее своих детей и считают себя совершенно правыми... также как и наши предки после семнадцатого года. А то что это они делают за счёт кого-то... это они грехом не считают... Мы должны осознать, что дело не в них... Вообще наша судьба не зависит от армян, азербайджанцев, чеченцев... также как она не зависит от американцев, или немцев. Она зависит от нас, всё дело только в нас. Это мы, потеряв веру, предав Бога, стали бессильными, разобщёнными, не чтим родителей, не защищаем братьев, сестёр, православных соседей. Мы настолько слабы, что даже не можем противостоять одурманенным гордыней и злобой маленьким народам, противостоять их бытовой агрессии. И если мы не обретём веру, не вернёмся в лоно Бога... мы тоже исчезнем.
- А эти... злые, гордые... они на наших землях поселятся?
- Не думаю... они ведь не верой сильны, а ненавистью, да крепостью семейно-клановых уз – это временный источник силы. И у них без истинной веры нет будущего.
- Так что же тогда будет... если мы...?- Николай рывком приподнял голову с подушки и вопросительно смотрел.
В изолятор, бесшумно приоткрыв дверь, заглянул врач, но увидев, что больной и священник увлечённо беседуют, тут же вновь осторожно прикрыл.
- Надо думать не о гибели... даже в отдалённой перспективе, а верить, что мы прозреем, покаемся, и с именем Господа вновь обретём силу. И вам, сын мой, тоже не о смерти думать надо.
Николай уже не мог держать голову на весу, он бессильно откинулся на подушку, продолжая неотрывно смотреть на священника, словно боясь упустить его из виду даже на секунду. Отец Никодим достал из складок рясы белоснежный платок отёр лоб и быстро перекрестился. Прочитав немой вопрос в глазах Николая он улыбнулся:
- Признаюсь, я не был готов к такого рода разговору... но с Божьей помощью...
Больной вдруг часто заморгал, будто собираясь заплакать. Впрочем, слёзы у него так и не появились, но он заметно разволновался.
- Батюшка... вы... я... спасибо... жаль,- Николай словно лишившись последних сил уже не мог прямо держать голову на подушке и уронил её вбок.
- Вам плохо!?- забеспокоился священник.
- Нет, нет... напротив,- упадок сил длился лишь мгновение,- мне давно не было так хорошо... покойно... Только обидно... что всё это... слишком поздно. Не знаю если бы я не умирал... наверное и исповедоваться бы не захотел... Верно говорите... гордыня, а если проще, по нашему, дурость. Все мы такие, задним умом... или как я, перед смертью, умнеем.
- Всё в руках Господа... за неправду он убавляет, а за правду прибавляет,- не забывайте от этом, - священник поднялся со стула.- Я бы мог призвать вас молится во спасение, оставить у вас тексты молитв, но думаю, это вам сейчас не нужно... главное, что у вас в душе...

Отец Никодим вновь оказался в колонии, через несколько месяцев, когда ветры гоняли по улицам степного города снежные вихри. Несколько заключённых выразили желание креститься.
После исполнения обряда, священник долго искал глазами среди тюремной администрации врача. Наконец узрел его. Поздоровавшись, спросил:
- Вы помните летом я был у вас в больнице... я исповедовал умирающего заключённого?
Врач отреагировал мгновенно:
- Как же, как же, помню... Вы знаете, невероятно, но он выжил... да-да...
Сердце отца Никодима учащённо забилось и если бы... Он бы наверняка пал на колени, и воздал хвалу...
- ... Попраны все медицинские постулаты. Я показывал коллегам снимки его лёгких до и после. Не верят, говорят это снимки разных людей. За такое короткое время невозможно такое преображение. Чудеса! Он уже почти два месяца как выписался. Часто вижу его, он же под постоянным наблюдением. Сейчас такое впечатление, что он и не болел совсем. На работу уже ходит, надеется на досрочное. В последний раз когда был, послушал я его и говорю, кажется дорогой, в моей помощи ты больше не нуждаешься... Если хотите могу посодействовать, что бы вы могли с ним встретиться?
Отец Никодим покачав головой отошёл от, казалось, не собиравшегося умолкать врача. На лице священника было запечатлена не мирская удовлетворённость. Он не сомневался, что Николай и в его помощи больше не нуждается.

http://forum.dpni.org/forum/showthread.php...9669#post129669

[Дипломат]

ЗАТМЕНИЕ


Я вышел из казармы. Воздуха не было. Совсем. Надо было заорать, ударить с размаху по деревянной стойке крыльца, чтобы резкая боль перекрыла собой все. Но воздуха не было. Сил хватило только на то, чтобы двинуться куда-то в сторону, подальше от этого места, от этих людей, от этих слов, бьющихся в ушах: «Все, свободен». Свободен-свободен-свободен, каждый шаг по плацу отзывался – свободен. Я увидел стоящего у КПП дежурного по роте, на пальце он крутил связку ключей. Июньское солнце блеснуло на полированном металле, и внезапно я понял, что боль не принесет избавления. Нужно подойти и ударить сержанта справа в челюсть, поймать эти ключи, потом быстро в оружейку, схватить свой автомат, присоединить к нему рожок с десятком патронов – и шарахнуть себе в голову. И тогда не будет в ней этого «свободен-свободен-свободен». Воздух ворвался в легкие.

* * *

Я знал здесь каждую гнилую доску в заборе, каждую букву на нелепых плакатах вокруг плаца. Я знал, сколько шагов от моей казармы до столовой, до КПП, до построенного зэками в прошлом году, но уже покосившегося офицерского туалета. За два года мне пришлось узнать все это.
Я запоминал число шпал на узкоколейке, пройденных ремонтной бригадой за день – сегодня 820, вчера 970… На эту работу выгоняли «петухов» - лагерных отщепенцев, которым нельзя подать руку, от которых нельзя принять стакан горячего чаю-купца. Чефирят они один раз за смену – все остальное время мерный стук лома, удары молота по костылям, взмахи совковых лопат. От штопанных петушиных бушлатов валит пар, повар подбрасывает новые бревна в костер. У всех работяг одна статья – 117, часть третья, изнасилование малолетних. Никто на зоне разбираться не будет – опускают сразу, еще в СИЗО. Если зэк отбивается, режет обидчика - добавляют срок, и все равно в «петушатник». Из таких выходят в бригадиры. А ты стоишь на дальняке, приближаясь к костру по сотне метров в час – автомат на шее, руки в толстых ямщицких рукавицах, под ватные штаны рвется влажный холод. И весь этот день ты будешь видеть только «петухов», только кривые рельсы узкоколейки и елки, подобравшиеся к самой дороге.
А на следующей неделе, если повезет, попадешь в караул к «мужикам» - бригаде мотовозных мастеров, со сроками серьезными, за убийства при отягчающих… Сержант пропустит передачу в рабочую зону – чай, карамельки, жуткую курскую «Приму» - и тебе на вышку принесут литровую банку сладкого пойла, пару слипшихся конфет. А в подсумке – найденная на шмоне бесценная книжка, без обложки, малого формата, как раз то , что надо! «Евгений Онегин». Эти строки можно читать снова и снова, учить наизусть, повторять бесконечно. И тогда с вышки видишь не только унылые сопки и домишки поселенцев, нет – брега Невы, адриатические волны, мраморный паркет зал. Если бы я чаще попадал в этот караул – выучил бы всего Онегина, это точно. А так – только три главы …
Нет, была бригада еще лучше мотовозной – Костанок, лесозаготовительный участок. За день нужно два раза пробежать на лыжах по периметру – километров пятнадцать. В глубине леса слышен рев тракторов, сучкорубы стучат топорами, а твою просеку не должны пересекать никакие следы. День здесь пролетает, и не заметишь, как пора сниматься. К караульному вагончику начинают подтягиваться опрятные мужики, сапоги начищены до столичного блеска. Бригадиры курят югославский «Бонд», шутят с конвоем матерно-беззлобно. Печки в железных вагонах, выползающих с таежного участка, натоплены жарко – это обязанность поваров. Мужики должны ехать в тепле. И мы тоже.
На втором году службы возвращение в казарму перестало быть началом новых мучений. Теперь можно было засесть в комнате отдыха ротного офицера, писать конспекты, маскируя их под грудой «Боевых листков», выстраивать элегантные таблицы немецкой грамматики. Все знали, что я готовлюсь к экзаменам в какой-то неправдоподобно блатной институт. Сама абсурдность ситуации – конвойник хочет стать дипломатом – вызывала у моих братьев по казарме уважение, смешанное с завистью. Москвичей у нас не было, столица представлялась столь же нереальной, как Рио де Жанейро. Все бредили домом – своими кишлаками и деревеньками, молдавскими садами и туркменскими пустынями. И только я хотел отправиться прямиком в чудесный мираж. Не возвращаться домой, вырваться из замызганного рабочего поселка посреди тоскливой степи, покрытой терриконами горных отвалов, утыканной коптящими трубами кочегарок. Ничто другое меня не устраивало – только так можно было оправдать бессмысленную потерю двух лет, проведенных среди «петухов» и «дембелей». И то, что меня уже дважды вышвыривали из моего призрачного московского рая – пинком ноги, как надоедливую собачонку – делало столицу еще более желанной. Доказать всем, что я человек, личность – эта мысль жила во мне постоянно.
Ошибки быть не могло. Я поеду туда в третий раз, я выучу этот немецкий, эту историю, я знаю эту литературу ! Я буду вставать за два часа до подъема, зубрить, учить наизусть, читать и перечитывать. И я вступлю в партию, стану «кандидатом в члены» и окажусь единственным солдатом среди батальонной офицерни, и плевать , что «старики» считают меня стукачом и побаиваются за это. Брезгливый интерес офицеров, уверенных в моем сотрудничестве с замполитом по кличке Бикса, трогал меня еще меньше. Главное – я стану частью этой непонятной партии, разбирающей личные дела своих членов как шариатский суд, и тогда меня уже не так просто будет откинуть в сторону. Институт, заграница, жизнь, настоящая большая жизнь, а не эта бесконечная грязь и тоска. В андроповский период принадлежность к партии даже перестала быть постыдной – порядок и КГБ стали вызывать уважение. Мне оставался только один шаг – партсобрание, прием, и через неделю поезд в Москву.
Бикса выступил первым. Вопрос формальный – кто за, поднимите руку. В прошлом году у нас был еще один кандидат, сержант с Западной Украины. Что с ним случилось, так никто и не понял, а только однажды в карауле он напился до изумления, остановил автоматной очередью порожний лесовоз и таранил на нем ворота жилой зоны. Сержанта по-тихому списали в санчасть и отправили домой с первой партией дембелей. О коммунистической партии никто и не заикнулся. Со мной таких историй не случалось, а меньшее у нас и проступком не считалось.
Вслед за Биксой встал Мамонт - капитан с огромными ушами, гроза соседней роты. Он столкнулся со мной один раз , на выводе бригад из зоны, где я увидел знакомого зэка и подал ему руку на глазах у всех. Это было, конечно, дуростью. Хотя зэк и не относился к «опущенным», рукопожатия были табу. Тогда Мамонт немедленно снял меня с караула, и мое ротное начальство два месяца держало меня в часовых «петушиной» бригады. Теперь эта история стала «политической демонстрацией» и «разложением личного состава». И вообще, все мы знаем, что партия ему нужна только для карьеры, для поступления в институт, а зачем нам в дипломатии такие двуличные люди ?
Вышел мой замкомандира роты – я назвал его «невинной овцой» перед строем. Заигрался словами, вызвал хохот, уронил честь. Советского офицера – «овцой»! На зоне так обозначают пассивных гомосексуалистов. Какой-то прапорщик припомнил, что я читал на вышке. Еще одного я послал, когда он хотел пройти в рабочую зону «Депо». Старлей видел, как я пропустил мешок еды через караулку строительной бригады.
Кто «за», кто « против» ? Против – большинство. Бикса такого исхода просто не ожидал. «Все, свободен». Я даже не сразу понял, что произошла катастрофа… Люди, которых я презирал и жалел, решили теперь мою судьбу. Они не хотели меня принимать, а значит , оставляли с собой надолго, навсегда. Ты даже не комсомолец теперь, тебе пути нет и в ПТУ ... Все, что ты перенес, вытерпел, вымучил – все было напрасно. Тебе нужно абсолютно все начинать заново. И даже не с нуля. Будущего, такого близкого – вот оно , уже на следующей неделе - внезапно не стало. Не было даже воздуха.
* * *
Свободен-свободен-свободен. Я быстро шел к сержанту. Ключи позвякивали, блестели. Я видел только их, ничего больше.
Кто-то схватил меня за плечо – до цели оставалось шагов десять. «Леха, что это с тобой ?» Никто, ни один человек на свете не мог меня остановить – только Валера. Он смотрел мне в глаза, со страхом, надеждой, болью. И внезапно я понял, что не смогу сделать то, на что, казалось, решился, и остановлюсь в последний момент, и получится смешно и жалко. Всего месяц назад к воротам части подъехал грузовик, в открытом кузове лежал труп узбека из соседней роты, как мешок с сеном, брошенный небрежно, с размаху. Он расстрелял весь караул, а последний патрон загнал себе под челюсть, поэтому голова была замотана чьим-то бушлатом в бурых пятнах. Два дня труп пролежал в холодильнике пищеблока, а потом приехали молчаливые родственники и увезли сверток на уазике.
Я вспомнил все это в одну секунду. Ноги снова стали ватными. Валера потащил меня в сторону. Побег на лесобирже, высылают временные розыскные посты, пойдем, пойдем – получим радиостанцию, карту, мешок с консервами. Мы залезли в автозак, машину закидало по разбитой дороге.
Валеру перевели к нам в роту в начале весны. Он был курсантом военного училища, потом решил, что офицером не будет - ошибся в выборе. Его отчислили, но год, проведенный в курсантской, в срок службы не засчитали. Все мы понимали, что с парнем поступили несправедливо , и из чувства противодействия «ментам» приняли его в круг старослужащих. Все, кроме нашего каптера-чеченца, который решил заставить Валеру быть салагой, чистить чужие сапоги, стирать чужие портянки. Сделать с чеченцем мы ничего не могли – по-русски он едва говорил, и был чемпионом Северного Кавказа по вольной борьбе. В нашу «штрафную» его тоже перевели, из спорт-роты, где он покалечил сержанта, просто кинул его головой в стену… Каждый вечер, приходя из караула, Валера уходил за уборную, где чеченец его избивал. Нельзя было назвать это дракой, выяснением отношений. Просто избиение. Но Валера всё равно шёл, и чем это кончится – никто не знал. Для него временный розыскной пункт был возможностью хотя бы на два-три дня исчезнуть из этого кошмара, дать себе передышку.
Мы выпрыгнули из автозака на повороте. Здесь, за деревьями, пряталась будка, в которой мы должны устроиться и наблюдать за дорогой. Кругом сплошные болота, речушки с обрывистыми берегами. Пошли наугад по едва заметной тропинке, обдирая бушлаты, проламываясь через валежник. На прогалине Валера стал устраивать костер, еловые лапы хоть немного отгоняют комарье.
Я присел на корточки у огня, смотрел и смотрел на пламя, а в голове не было ни одной мысли. Только тупая боль и тоска, жалость к себе , страх будущего.
Как жить? Я учился в университете в своём шахтёрском городе, и бросил его ради Москвы. Что теперь? Снова на завод, снова конспекты, мечты, переписка с друзьями из института? Ответы все реже и реже… Дороги нет никуда . Тупик. Костер уже затухал, а я сидел на корточках и смотрел в одну точку. За все время я не сказал ни слова.
Я резко поднялся. И костер упал на меня. Ноги отказали. Наступил конец. Валера перевернул меня, начал сбивать тлеющие угли с расстегнутого бушлата, с гимнастерки, но я уже ничего этого не видел. Мир погрузился в абсолютную тьму.
Я ослеп.
Все звуки стали реальными, вещественными, шум ветра в верхушках елей приблизился вплотную. Была уже, наверное, полночь, светлая июньская полночь приполярного леса, когда можно читать без фонарика, и все кругом делается призрачно-молочным. Но я этого не видел. И вдруг до меня дошла эта мысль – я стал слепцом ! Жалким калекой, двадцатилетним инвалидом, который всю жизнь будет вспоминать, как выглядят люди, как прекрасна была эта земля, который никогда не увидит своих детей, и будет жить только прошлым, в котором ничего – совсем ничего не было ! И тут наконец я заорал - ужас захлестнул меня в одно мгновение. О Боже, если ты есть, ты не допустишь этого! Я хочу только одного – снова видеть, снова быть молодым и здоровым, я уеду на алмазный прииск, о котором мне рассказывал Валера, я стану китобоем во Владивостоке, я буду валить лес, сплавляться по рекам, спускаться в шахту – но только чтобы потом видеть солнце ! Мне не нужна Москва, не нужен институт, не нужен весь мир – мне хватит того, чем я пренебрегал и считал серым и безрадостным.
Но я ослеп.
Валера первым пришел в себя, он снова, как тогда, перед сержантом, схватил меня за руку, и потащил за собой – назад к дороге. Мне нельзя стоять, мне надо бежать, он повторял это снова и снова. Я падал, поднимался, бежал, ветки хлестали по лицу. Темнота наваливалась все ощутимее, все тяжелее. Я почувствовал, что мы выбрались на дорогу, бежать стало проще. Сколько времени мы бежали, переходя на измученный шаг, и снова бежали – час, два ? Чтобы увидеть всю свою жизнь, достаточно мгновения. У меня была масса времени. Когда я стал различать разницу между кромкой леса и белым ночным небом, мне было уже все равно. Я знал, что зрение вернется – ведь иное невозможно, я этого не заслужил, и вся моя жизнь теперь будет другой. Без страхов, без ожидания чего-то в будущем, без компромиссов и сделок с теми, кто управляет моей судьбой. Я свободен. Это слово, стучавшее в висках весь день, наполнилось совершенно новым, невиданно ярким и красивым смыслом.
Грязные, изорванные, мы ворвались в бытовку попавшейся на пути шахты. Когда мы, хохочущие, счастливые стояли под холодными струями душа – мы были свободными. Первым делом мы с Валерой пойдем в каптерку и отметелим чеченца, вместе мы сможем. Потом я завалюсь спать на свою койку, и никто не сможет сказать мне ни слова поперек, ведь через неделю я уже буду гражданским человеком, в последний день июня выпускают даже губарей ! На попутке мы доехали до батальона, от кэпэпэшника услышали, что зэков поймали на вокзале. Пересекли плац по диагонали, не обращая внимания на замполита, стоявшего на крыльце канцелярии.
Никогда еще в своей жизни я не был так счастлив. Все, что случилось за этот день и все, что было со мной до этого дня, было просто затмением. Я подошел к своей казарме и распахнул дверь.

[Azaliya]

ЗАОЧНАЯ ЛЮБОВЬ КОВАРНА...
Впервые фотографию Андрея Рита увидела в альбоме у подружки. "Это брат мой двоюродный, - вздохнула та. - Беда всей родни. И красивый, и умный, и добрый, но шальной. Вот и сидит уже второй раз".


Через год подружка выходила замуж, Рита была свидетельницей с её стороны. На свадьбу в дальнюю деревню Канского района добиралась с приключениями. Сезон был картофельный, рейсовые автобусы не ходили, пришлось сначала колесить до окраины Канска, затем долго "голосовать" на дороге. Уже хотела повернуть назад, но подвернулась попутка, которая, однако, довезла её только до середины дороги. Ещё километров семь буквально тащилась по раскисшей дороге под дождём. Своим жалким видом, верно, и остановила встречную машину. Семейная пара, ехавшая в ней, пожалела девчонку, предложила отвезти обратно в Канск. "Какая уж тут свадьба, потом из этой деревни и не выедешь!" - сказала с сочувствием женщина. Но Риту словно что-то неодолимо толкало вперёд, и она упрямо зашагала под дождём и ветром, таща большую сумку с подарком новобрачным.
В доме подруги творилась великая предсвадебная суета, и, чуть обсохнув и отогревшись, Рита взялась за приготовление застолья. В помощь ей (на разделку мяса и топку плиты), случайно иль нарочно, приставили брата невесты, того самого Андрея с фотографии. Повезло же ему прийти из заключения за день до свадьбы! Рита взглядывала на него с любопытством, он словно и не дышал, когда оказывался рядом, и даже, как ей показалось, краснел от смущения, когда она обращалась к нему.
Свадьба пела и плясала, а Андрей не сводил с Риты глаз, сидел, не притронувшись к рюмке, грустный и задумчивый. Рита вытянула его из-за стола на белый танец. Как потом скажет мне измученная и отчаявшаяся женщина, мало похожая на весёлую свидетельницу со свадебных фотографий, сердце её тогда больно кольнуло - будто злой судьбе протянула руку.
Больше они не отходили друг от друга, а через день Андрей провожал её до Канска. И словно нарочно, для того, чтобы они шли под ласковым солнышком бабьего лета и целовались через слово и шаг, долго не было ни одной попутной машины. И когда наконец остановился "зилок" и Рита уже сидела в кабине, Андрей на ходу вскочил на подножку и чуть не закричал: "Ты моя мечта, ты моя судьба! Я люблю тебя! Без тебя я пропаду окончательно. Выходи за меня замуж!"
Рита ехала в поезде, а ей всё слышались его слова, виделись его грустные и такие влюблённые глаза. Сердце, казалось, переворачивалось от жалости к нему, такому потерянному в этой жизни, такому одинокому. Через два дня она отправила телеграмму: "Я согласна!" Она ждала Андрея, а пришло от него нескорое письмо. Писал, что сорвался от отчаяния и безнадёжности, пока ждал её ответа, выпил, подрался и вновь попал под суд. И что полюбил её первый раз в жизни и навсегда, что верит в счастье, что она его мечта и любовь и единственная надежда в его несчастной и одинокой жизни.
Потом ещё были письма, уже из колонии. И в ответ на десятое Рита приехала к нему на свидание как невеста. Начальник колонии только покачал головой: "Девонька, понимаешь ли ты, что делаешь? С кем судьбу связываешь?.." Но что были все слова и уговоры, когда ей навстречу вспыхнул восхищённый и такой любящий взгляд Андрея... Марш Мендельсона звучал для них на хрипящем магнитофоне в тюремных стенах. Три года писем и редких свиданий тянулись, казалось, бесконечно. Встретила она его из заключения уже беременной.
Я познакомилась с ней за две недели до её трагической, но, как говорили потом все знакомые, предсказуемой гибели, не раз обещанной садистом-мужем. Сёстры на её могиле выли от горя, крича в небо Господу, за что их Рите выпала такая судьба - тридцать семь лет жизни, трое детей и деспот-психопат муж, так-таки и убивший её. Он тоже прикончил себя, затянув петлю на шее. Но его никто не стал хоронить, а ребятишки, сбившись испуганной стайкой, только и выдавили с непрощением: "У нас папки и не было".
"ВЫ ПИШИТЕ, МЫ ВАС ПОДОЖДЁМ"
Конечно, раз на раз не приходится, в иных судьбах всё-таки расцветает калина красная... Всем так хочется любви, тепла и верности - людям "вольным" и особенно тем, кто по ту сторону, за колючей проволокой. Наверное, потому и сходятся их судьбы на житейских перекрёстках, и вопреки всем благоразумным доводам торжествует "заочная" любовь, "хрипит" марш Мендельсона в тюремных стенах.
"Это жизнь", - сказали мне сотрудники психологической службы Главного управления федеральной службы исполнения наказаний по Красноярскому краю. Их "заочная" любовь касается как часть работы, как важная составляющая душевного равновесия подопечных. Об этом им рассказывают сами заключённые, "заочницы" просят совета, пишут и обеспокоенные родители обеих сторон. Однажды об этом же и в редакцию позвонила одна женщина, дочь которой собралась замуж за "заочника". "Образумьте мою Катьку-дурёху! Ну куда она суёт свою глупую голову!" - чуть не кричала она, сетуя на нашу газету, в которой и нашла её дочь объявление о поиске порядочной девушки, понявшей бы человека с изломанной судьбой, но желающего добра и спокойствия.
"В любви я, наверное, неудачница, хотя и симпатичная, и характер, все говорят, хороший. Парень, моя первая любовь, меня предал, потом как-то ни с кем не получилось. В общем, так и не встретился мне за двадцать пять лет МОЙ мужчина. И вдруг приходит письмо из зоны, по случайной фотографии в газете в меня влюбился один зек. Я ответила, не особо задумываясь. Началась переписка. И такие пошли от него письма! Я читаю и плачу, я наизусть помню все девяносто пять. Мне никто не говорил таких слов, никто не "дышал" нежностью и не благодарил бога за моё существование. Подруги говорят, что все так пишут из зоны, что я просто придумала нашу любовь. Но, поверьте, это невозможно придумать, сочинить, я чувствую, он пишет всем сердцем. Ведь он так настрадался в жизни! Наверное, он моя судьба", - вот такое откровение от Наташи из Абана я услышала по телефону.
"А я боюсь встречи со своим сыном, отсидевшим уже пять лет. Посадили его, когда он был совсем юным, в восемнадцать. Какой выйдет, не представляю. Как ни странно, ждёт его и девчонка, приходила к нам недавно, сказала, что готова замуж за него выйти. Мне её даже жалко стало, ведь не знаем, как всё сложится", - пришло недавно письмо от женщины из Минусинска.
На разбор столь трудных житейских вопросов я созвала руководителя психологической службы ГУФСИН Надежду Дель, сотрудниц Межрегиональной психологической лаборатории ГУФСИН Светлану Серёжкину и Елену Сержантову.
- Да, в службах знакомств письма от мужчин в основном из заключения. Искать и ждать любовь, надеяться на семейное тепло в будущем - это закономерно для человека, лишённого свободы, оставшегося без душевной поддержки. Ведь и пишут объявления о желании познакомиться в основном те, у кого был опыт в любви, может, и семья, и кому тяжело без неё. Тем более в местах лишения свободы чувства обостряются. В основном, как показывает практика, пишут заключённые с большим сроком или те, кому осталось отбывать совсем немного. Характерно, почти совсем не пишут, не ищут знакомств осуждённые первый раз и на малые сроки. Видимо, они ещё полны воспоминаний и сохранили прежние связи с любимыми. Сказывается и то, что впервые осуждённые надеются на скорое освобождение.
Письма помогают выжить в изоляции от общества. У тех, кто имеет "заочницу", сразу стабилизируется эмоциональное состояние. Знаете, они действительно верят в то, что пишут. И неправда, что письма "сочиняются" каким-то тюремным писателем и становятся потехой для всех. В зоне этого нет. Если и рассказывают о начавшихся отношениях, то только близким друзьям. Вообще свои чувства не открывают другим, а переписка - это же потаённая часть души, которую оберегают от посторонних. В письмах они лучше, чем есть, они такие, какими хотят быть. Ведь нет ни одного даже самого закоренелого зека, который бы не хотел изменить свою жизнь, жить в семейном тепле и уюте. И немало случаев, когда, освободившись, "заочники" соединяют свои судьбы. Счастливы ли они, трудно сказать... Всё-таки заключение влияет на характер, бесследно оно не проходит ни для кого. Но в таком случае просто надо знать "заочницам", решившимся на очную любовь и семью, что их ждёт, быть готовыми ко многим психологическим сложностям жизни с человеком, прошедшим "зону". Собственно, это нужно при создании семьи и со свободным человеком - побывать у психоаналитика, пройти хоть минимальный психологический всеобуч. А те, кто был в заключении, неминуемо становятся подозрительными, резкими, у них болезненное восприятие и самовыражение. Не все женщины оказываются готовыми пережить такие "вспышки". Выдержать может только очень сильная женщина, способная к великому терпению, которого хватает не всем. Но немало и счастливых случаев "вознаграждения" настоящим счастьем и любовью.
С сильными женщинами, однако, тоже немало житейских закавык. И об этом мы тоже говорили с психологами:
- Успешные в жизни, "деловые", зачастую они подавляют мужчин, и без того после заключения "ослабленных" социально, ведь и трудоустроиться им невероятно сложно, и долго ещё довлеет чувство отверженности обществом. Особенно у тех, кто отбыл большой срок, кто научился жить в тюремной среде, но совсем не умеет жить на свободе. Любое по срокам лишение свободы и даже на прохождение под следствием - это травма. Зачеркнуть, забыть, изжить из души это невозможно, но с этим научаются жить. Вспомните, сколько достойных людей нашего Отечества прошло через репрессии, десятилетия провело в лагерях, прошло через немыслимые лишения и страдания, но вернулось и к нормальной жизни, и к творчеству.
...Как сказала мне Рита, словно предчувствуя свой страшный конец, она поплатилась за свою же выдумку о необыкновенной любви, которой и принесла в жертву свою молодость и счастье. Сказок, ими же самими и придуманных, среди женщин и по сей день немало. Но подчас сбываются и мечты о необыкновенно сильной и верной любви, и "тот самый человек" встречается по заочной переписке, хотя и довелось ему походить в бушлате зека. Всё прекрасное и страшное бывает в этой жизни, отведённой человеку Всевышним для познания страдания и счастья. "Ни да, ни нет нельзя сказать "заочницам", - сказали мне тюремные психологи. Да никто, наверное, и не скажет. Неизбывно одиночество, вечно желание любить и быть любимым. Такова наша жизнь. К сожалению и счастью.
http://krasrab.krsn.ru/archive/2005/11/18/13/view_article

[Azaliya]

Ольга Афанасьева
Глазами заочницы
Ранним ноябрьским утром около 4-х часов поезд остановился у станции назначения - Плесецкая. Когда я вышла, я толком не знала, как мне ехать дальше. Здесь уже подморозило и выпал снег, тогда как в Москве еще было довольно тепло. Смешавшись с толпой людей, которые ожидали маршрутку до города Североонежска или торговались с водителями, в конце концов, не желая больше мерзнуть, выбираю последний вариант. Мой попутчик выходит в городе, он отсюда родом. Узнав, куда я еду, он подробно объясняет, как добраться "до этой тюрьмы". Шофер, бывший зэк, слыша наш разговор, сообщает, что "спецпоезда до Озерного сейчас не ходят" и берется доставить меня до поселка примерно к обеду, минуя Управление исполнения наказаний, в которое советовал мне зайти мой друг по переписке. Эта моя вольность с подачи водителя, похоже, потом вышла нам боком. Впрочем, не знаю... и не хочу забегать вперед. Какое, действительно, Управление в пять утра, в темноте незнакомого города, да еще и в такой холод... Выходить на улицу совсем не хочется, и я остаюсь в полуразбитом автомобиле, в котором уже набросано немало наших окурков. Не без страха проезжая через холод и снег, сквозь сплошную тайгу, в течение многих часов лишь изредка вижу серые силуэты лесопогрузчиков, едущих нам навстречу. С нарастающим ощущением путешествия в иную реальность отчаянно цепляюсь за то, что меня согревает изнутри - это ожидание и предчувствие совсем уже скорой встречи с тем человеком, к которому я сейчас еду. Многочасовой путь завершается поломкой машины. Хорошо, доедем не до Озерного, как водитель пообещал вначале, а только до первого поселка, а там он договорится с водителем школьного микроавтобуса, который повезет меня дальше. Слава Богу, он хоть как-то починил машину, и мы продолжаем путь.

Примерно в 12 дня подъезжаем к Скарлахте - поселку, который в этой округе вроде центрального. Где-то здесь находится почтовое отделение, куда я адресовала письма. Первое, что вижу, - деревянное некрашеное здание с какими-то советскими лозунгами. Как узнала позже, это школа для детей персонала колоний. Мне предстояло ждать еще несколько часов, пока не закончатся занятия у учеников, приезжающих сюда в том числе и из "моей" тюрьмы.

Колония-поселение - наиболее легкий вид наказания, связанного с лишением свободы. Здесь не ходят строем в форменных телогрейках, можно перемещаться по территории, и, к счастью, ни здесь, ни дальше нет никаких заборов. Разрешены посылки, передачи, бандероли без ограничения их количества и свидания - практически без ограничения их продолжительности. Меня всегда удивляло пожелание, неоднократно высказанное моим другом, - "закрыться" в зону. Казалось бы, в поселке должно быть лучше, тем более, ему есть с чем сравнить. Попадают в эти поселки в основном со строгого режима. И вот теперь чуть ли не первое, что слышу от своего теперешнего водителя - зэка из Озерного, обрадованного появлением нового человека с воли, да к тому же еще и из Москвы: "Здесь можно жить года два, но если больше, то деградируешь".

Всех здешних обитателей отличает какая-то придавленность, которая ощущается и выражается даже в жестах и интонациях голоса. Тяжесть, тяжесть...вместе с каким-то противным смирением и покорностью своей доле. В этой глуши, за много километров от города, на фоне серости ветхих построек, жизнь как будто останавливается, она потеряна в другом времени или другом измерении, замирая в какой-то точке минувшей эпохи. В начале нового тысячелетия на стенах недостроенной, похоже, еще в довоенные годы школы (а может, полуразобранной на дрова) читаю призывы к "пионерам": "стремиться к мечте", "учиться, еще раз учиться!". Покосившиеся деревянные конструкции чернеют на фоне белого снега. К какой "мечте" стремиться этим ребятам и чему, интересно, им здесь учиться? Вольные люди, постоянно проживающие здесь, перемешиваясь с зэками, втягиваются в тот же самый процесс. Они "сидят" здесь все вместе, среди леса, озер и болот. Разница в том, что зэки рано или поздно освобождаются, тогда как "вольные" остаются здесь, продолжая без всякого приговора отбывать свои "сроки", выращивая здесь же детей. Зэки говорят "дебилы" о местных школьниках, с малых лет употребляющих технический спирт, по слухам, привозимый с Плесецкого космодрома и называемый здесь "ракетуха". Настает время завтрака, и они выбегают на улицу, эти растрепанные полураздетые ребятишки, влезают в микроавтобус и прямо здесь начинают есть, доставая из разбросанных по полу сумок остывшие супы быстрого приготовления, жадно их поглощая грязными ложками, попутно выясняя что-то между собой по фене. "Маленькие зэки" - мелькает у меня мысль.

- На свиданку? - спрашивает меня одна девочка.

- Да...

Невольно задаю себе вопрос: "О чем думают их родители?" Что их удерживает в этой мрачной дыре (по меркам даже видавших и не такое зэков)? Неужели собственные дети настолько им безразличны, что они вместе с ними застряли в этом болоте, обрекая их на детство среди тюремного персонала и зэков, на эту полусгнившую школу, на подготовку к урокам прямо в автобусе, да и то в лучшем случае? Понятно, учителей здесь катастрофически не хватает, и потому один преподаватель может вести несколько самых разных предметов, например математику, географию и физкультуру.

При большом количестве озер (и болот) местные жители испытывают недостаток питьевой воды. Воду сюда откуда-то привозят и экономно расходуют. Толком ни поесть, ни вымыться. Сама идея водопровода воспринимается здесь как экзотика.

Когда, наконец, отправляемся в путь до Озерного, уже начинает темнеть. Но я совсем близко к цели, к которой приходится так долго идти. Через каких-то сорок минут, может быть, через час я, наконец, увижу человека, ради которого сюда ехала. Эта мысль придает сил, заставляя забывать усталость от проделанного пути, бессонной ночи в поезде и всего увиденного здесь. Вот мы выходим, и меня ведут к начальнику колонии, предварительно перетряхнув все вещи в моей сумке с целью "досмотра". Тут, от начальника, узнаю, что мой друг находится в изоляторе, после чего будет переведен в зону, поэтому нам не предоставят свидания. С садистским удовольствием "хозяин" мне сообщает:

- Зря вы не зашли в управление. Там бы вас сразу поставили в известность!

Дальше он начинает что-то долго говорить о том, что мой друг не хочет работать и много из себя мнит, считая себя "выше" кого-то. Предоставив "хозяину" возможность выговориться, наконец, останавливаю его словесный поток: "Я понимаю. Но это все ваши дела, я в них не разбираюсь. Я приехала на свидание к этому человеку, и я его хочу увидеть". Тогда он принимается за меня. Следуют долгие расспросы: чем я сама занимаюсь и кем прихожусь зэку. Опасаясь, что иначе нам точно не предоставят свидания, говорю, будто мы состояли в гражданском браке, хотя это не так.

- Ну вы ж ему только сожительница, а не жена, - с презрением молвит начальник.

- И что?..

- Когда расписываться собираетесь?

- Мы планируем по освобождении, - отвечаю вслух, а про себя думаю: "Какое твое собачье дело?"

Пока он методично "раскладывает меня по полочкам", я за ним наблюдаю и вижу его колебания. В душе я уверена, что теперь, когда за моей спиной уже многие километры пути и часы ожидания на Скарлахте, я добьюсь свидания во что бы то ни стало.

Что мне этот жалкий алкоголик, который упивается властью в своей маленькой "епархии" в лесной глуши! Сейчас я уже могу все, устраню все препятствия между мной и моим другом, которые так старательно создает здешний "хозяин". Я пробью эту "тюремную стену"... Вдруг он спрашивает:

- Что бы вы делали, если бы еще в Управлении узнали, что свидания вам не предоставят?

- Я бы все равно приехала сюда и поговорила с вами. Мне дорог этот человек, и я хочу его видеть!!!

Ура! Я победила! Стена рушится. Начальник говорит: "Хорошо. Выведем из изолятора на 15 минут...", и предоставляет нам свидание, оговаривая следующие условия: оно будет происходить в присутствии сотрудников, в "гостинице" - это помещение для приезжающих на свидания, из которого мне запрещается выходить на территорию колонии. Рано утром будет машина до станции, на ней я должна уехать. Дальше меня передают "в распоряжение" сопровождающих сотрудников и дежурного по гостинице, которые меня отводят к зданию, где мне предстоит переночевать. "Вот, - думаю, - кажется, я и попала в зэки. Правда, они-то могут здесь свободно перемещаться". Через некоторое время под конвоем привели и моего друга. И тут меня ждала радостная весть: не знаю, по доброте ли начальника или по инициативе охранников, нам увеличили продолжительность свидания до 40 минут, и оно проходило наедине. Все же мы так и не поговорили толком. Хотя тогда очень радовало уже то, что мы встретились. Когда его увели, ко мне пришли зэки, пообещали устроить нам второе свидание, в изоляторе. К несчастью, об этом узнал дежурный по гостинице, тоже зэк, и без лишнего шума его предотвратил, отослав этих ребят, когда они пришли за мной.

Мне оставалось лишь наблюдать из окна за происходящим в колонии. Я видела вечернюю проверку перед отбоем, на которую пошел и дежурный. Честно признаться, было искушение потихоньку выбраться, пусть даже через окно (это, кажется, был первый этаж), и пройти к изолятору; но я поняла, что сама, тем более после отбоя, когда и спросить не у кого, никакой изолятор все равно не найду. Больше я ничего не могла сделать. Почти всю ночь я проговорила с дежурным, который, надо отдать ему должное, меня не только накормил, но и угостил чифиром, пробуждающим жажду деятельности (действительно, у меня тогда вновь появилось желание вылезти из окна и искать изолятор).

Только под утро я отправилась спать, а часа через два меня разбудили. Машина уже приехала. "Давай скорее, ты меня подводишь", - торопил дежурный. На улице еще темно. Вновь холод, озноб, и вдобавок ощущение собственного бессилия и разочарования от в общем-то не сбывшейся мечты. Я уезжаю не по своей воле, и сейчас от меня уже ничего не зависит. Стена вырастает вновь, и с течением времени нас будет вновь разделять все большее и большее расстояние.

Зэки передают мне письма на волю, просят их отправить в городе, и еще раз подтверждают, что была бы возможность второго свидания, если бы не дежурный. Они замечают, что я "до сих пор в каком-то непонятном ступоре" - это действительно так. Машина с фантастическими "лестницами" в виде стальной цепи и привязанными к ней веревками, по которым я как-то поднимаюсь... Дорога обратно, до спецвокзала. Вот мы садимся в темный поезд, плацкартный вагон без электрического освещения, с обтрепанными полками, на которые ложатся пассажиры; отовсюду торчат их сапоги. Я занимаю боковое место, сажусь и смотрю в окно. Отъезжаем. В полной темноте появляется кондуктор с маленьким фонариком - женщина, продающая билеты. Покупаю билет и через некоторое время проваливаюсь в сон, меня будят уже в городе. Выхожу и осматриваюсь. И вдруг у меня появляется желание поскорее уехать...скорее, скорее бежать отсюда, подальше от этих мест, где так живут люди... Спрашиваю у кого-то из прохожих: "Как пройти?.." Нахожу остановку маршруток, идущих в Плесецк... Остается совсем немного - купить билет на поезд обратно, пообедать в привокзальном кафе, и вот я уже возвращаюсь домой, в Москву...

Действительно, мне и сейчас кажется, что путь обратно я проделала раза в два быстрее, чем туда, хотя расстояние одно и то же. На вторую поездку в зону меня уже не хватило.

Спустя несколько лет, мысленно возвращаясь к тому опыту всего лишь краткого соприкосновения с тюремной жизнью, причем, вероятно, не с худшей ее стороной, вспоминаю и пережитый тогда шок.

Восприятие тюрьмы человеком с воли, возможно, близко к тому, что испытывает заключенный, впервые оказавшийся в неволе, когда все происходящее вокруг воспринимается намного острее, пока не становится привычным, бытом, тем, что в целях самосохранения уже перестаешь замечать, относясь к этому как к чему-то само собой разумеющемуся. Тюрьма, наверное, не забывается никогда. Только какую же шкуру нужно себе "отрастить", чтобы выносить все это постоянно, в этом жить или даже постоянно сталкиваться с чем-то похожим? Теперь, участвуя в Интернет-проекте "Все о жизни в тюрьме", читаю в форуме сообщения жен и девушек заключенных и порой удивляюсь, даже немного завидую их терпению, любви и вере...

http://index.org.ru/nevol/2006-8/afanas_n8.htm

[ALBA]

ЗАЗЕРКАЛЬЕ
Любовь? О какой любви мы говорим? Нет, такого чувства. Нет! Оно, наверное, просто придумано кем - то, чтобы оправдать свои поступки, мысли, мечты.
Нет тебя. Нет меня. Нет нас. Миф, иллюзия, плохая фантастика.

Зазеркалье, где мы не люди, а чьи то, двойники, запущенные в этот мир для эксперимента. И тлеет, вдохнувшаяся в нас, кем-то, жизнь, похожая на существование, где все куплено и продано, где царствует равнодушие и мутный разум, пытающийся балансировать на грани бытия.

Зазеркалье, где мужчина, в приступе дикой, необоснованной злобы и ярости, надуманной ревности, способен, растоптать, убить, не понимая, что зло – это его слабость, его бессилие, его моральное увечье. Зло, остро ранящее и ломающего другого, со временем возвращается бумерангом, делая его же, заложником своей необузданности и несостоятельности, заложником своих комплексов и своего уродства.

Зазеркалье, где мужчина не понимает, что, родившись на свет мужчиной, он должен иметь силу, мужество, и гордость оставаться ним до конца. И, безнравственно примерять на себя маску женщины, ибо ему никогда не почувствовать и не понять ее.

Как не понять ему, тускнеющих от боли и ужаса глаз, 10-12 - летней девчушки, (в роли которой могла быть его дочь,сестра), изнасилованной взрослыми мужчинами, и теряющей сознание, от животного, невыносимого страха на опознании.

Как не понять ему состояние, истекающей кровью, многодетной матери, понимающей, что она покидает этот мир навсегда, сделав криминальный аборт, потому что муж-алкоголик, вынес и пропил из дома все, что имело хоть, какую то ценность.

Как не понять, ему, женщину, родившую ребенка-инвалида, и переполненную любовью к нему до краев души, ежедневно отдающую , кусочки своего кровоточащего сердца, стараясь, не заглядывать в будущее, что бы, не представлять картину, если, не дай Бог, ее не станет.

Как не понять ему, женщину, по каким то своим причинам, оставляющую совершенно здорового малыша, сознательно отказываясь от радости материнства.

Как не понять, ему состояние женщины, колоссальным усилием воли, силы и любви, поднявшую мужа с инвалидной коляски, а в «благодарность» за это, оставленную им, умирать в одиночестве, от онкологии.

Как не понять ему женщину, которая почувствовала сладость удачной карьеры, и не сумевшей отказаться от звания «бизнес – леди», во имя своего наиглавнейшего долга на этой земле. И только в старости, найдя причину своего одиночества, бросающей все и уходящей на работу в хоспис, пытаясь милосердием, облегчить свою душу и совесть, и утвердиться женщиной.

Как не понять ему чувства маленькой, слабой, но любящей женщины, готовой стеречь его сон, сон здорового мужчины, сходя с ума, только от его присутствия.

Зазеркалье, в котором, мужчина становиться рабом своих эмоций, слепо принимая на себя синдром и логику толпы, не понимая, что только орлы летают в одиночестве, бараны же сбиваются в стада.

Зазеркалье, где запросто взлетает на два метра вверх тело сбитого на тротуаре ребенка. И никто уже не сможет помочь ему, потому, что у родителей нет денег. Зато, хозяин дорогущей иномарки, отделывается штрафом.

Зазеркалье, где старики роются в мусорных баках, стесняясь, напомнить о том, что несколько десятков лет тому назад, они в окопах, в задубевшей, от крови и мороза одежде, поднимали Отечество, выбросившее их, потом, на задворки.

Зазеркалье, где Чернобыль, стал катастрофой для всего мира, но не для своей страны.

Зазеркалье, где туберкулез,СПИД, принимает форму эпидемии, а на лечение детей, с миру
собирают по нитке, и где, уже в течение несколько лет, не могут собрать деньги на гамма-нож, потому, что, не способно государство, в лице политиков, далеко, не самых лучших, умерить свои аппетиты и подумать о будущем страны..

Зазеркалье, где в мирное время, но в угоду политикам, гибнут, наши мальчики, наши дети.

Зазеркалье, где женщина шлюха, а не жена, мать, любимая.

Зазеркалье, где мужчина козел, а не муж, отец, любимый.

Зазеркалье, где мужчина и женщина не составляют одно целое, прекрасное и неповторимое своей необыкновенностью и непохожестью, своей яркостью и солнечностью, своим продолжением жизни в вечности.

Зазеркалье, где поэтический, считающий себя ителлектуальным, бомонд, на самом деле оказывается болотом, местом обитания отдельной, небольшой группы людей, пытающейся установить некую резервацию, для всех достойных, талантливых и высокообразованных поэтов, навязывая им, свои правила и режим существования, при этом, не гнушаясь ни чем.

Иногда, хочется заснуть и, никогда не просыпаться.
Но увиденные, не единожды, грустные глазоньки 2-3 летних детдомовских детей, снова возвращают тебя в реальность, в действительность, и падаешь, перед ними на колени, с виной в душе за боль, постигшую их уже с детства, за нравы сего мир, и умираешь от бессилия, что- то изменить.
И, уже, недопустимая в женских руках плеть, почему - то, отчаянно проситься в ладошку.
Но, я, ведь женщина, я ведь мать. Я же кладезь добра и ласки, любви и нежности.
А у меня, где- то из глубин поднимаются волны дикой агрессии и злости, ненависти и непонимания. И хочется уничтожать и давить, громить и рушить, топтать, всю эту нечисть, которая за блеск золота и шуршание купюр, ради своих амбиций, поправ все святое в себе и вокруг, продала совесть, будущее, душу.
Которая, добро - подменила цинизмом, простого работягу, осыпала насмешками и улюлюканием, предала любовь, переведя ее из высокого, вечного чувства, в состояние, скотоложества. Какое же нужно иметь больное воображение, каким нереализованным и невостребованным быть, как нужно не уважать себя..
Забыли мы, свое главное предназначение на этой земле - творить добро.

Вспомните: «Бойся равнодушных. Только, при их молчаливом согласии, совершаются, самые страшные злодеяния.»

И наше, сомнительное старание «быть»- это еще, далеко не означает: мы «есть»!
Все, подвергаем сомнению, неверию, прикрываясь иллюзией. Не создаем, для себя труда, хотя бы, попытаться, реально, что - то сделать, начав, безусловно, с себя.
Да все потому, что дороже нас самых любимых то, вокруг никого и не видим. Ведь, своя боль – самая острая, своя радость – самая светлая, своя мечта – самая желанная, свои достижения – самые реальные, свои потери – самые невероятные, да и вообще, на пьедестале, должно быть только свое, важное Я.
И за всем этим, не видим, стоящего рядом.
Ах, как хочется быть, просто женщиной, просто матерью
просто женой….
Да, хочется, что - бы сердце не горело ежедневно, что - бы душа не плакала, истекая кровью по жизни. Чтобы не снились детские глазёнки, полные неизмеримой тоски и непонимания. Чтобы не умирали наши старики голодными и холодными. Что бы жила в нас, элементарная порядочность и уважение друг к другу.
И живет в душе надежда, что люди, умеющие виртуозно владеть словом и умением создавать, найдут в себе силы и достоинство, навсегда отказаться, от состояния и поведения «вспучившегося болота».
Не страшно упасть – страшно не подняться!
Потому, что хочется, что бы жизнь наша - была Жизнью, а не тяжким переходом от появления, до исчезновения в небытие. Чтобы солнце светило ВСЕМ, а не неизвестным «избранным».
И, пока сами, не набравшись храбрости, да не закатав рукава, не начнем уборку в собственном доме, заглянув, для начала, в самые хрупкие, но невообразимо грязные уголки своей души, своей совести, своего поведения, своего отношения и уважения к ближнему, к окружающим, к миру,только тогда, почувствуем, себя, достойными права - Быть людьми.

Наталья Беспалова
http://www.stihi.ru/poems/2008/05/23/2387.html

Сообщение отредактировал ALBA - 24.5.2008, 11:06

[Дашутка]

Конечно,это не о тюрьме,но очень впечатлило,а тему открывать не хочу новую

Монеты (очень грусная история)

Весеннее солнце и свежий воздух утомили мои ноги, и я присел на лавочку.
Слегка щурясь на солнце, закурил.
Из сладкой весенней истомы меня вывел шорох за лавочкой. Я обернулся, и увидел малыша лет шести, который пристально всматривался под лавочку. Пацан неспешно обошел лавочку, все так же продолжая что-то под ней искать.
После рождения моего сына, я стал совсем по-другому, относится к детям.

Рассматриваю малыша.
Одежда до ужаса бедная, но вроде чистая. На носу грязное пятно. Взгляд, его взгляд меня поразил. Было в нем что-то слишком взрослое, самостоятельное. Думал, что показалось, не может в шесть лет быть такого взгляда. Но малыш смотрел под лавочку именно так.
Я достал жвачку и положил подушечку в рот. Малыш на мгновение перевел взгляд на мои руки, и тут же опустил глаза на землю.

- Дядя подними ноги, пожалуйста, - глядя на меня сказал пацан.
Я больше от удивления, чем осознанно поднял ноги над землей. Малыш присел, и внимательно посмотрел на землю под моими ногами.
- И тут нету, - пацан вздохнул
- Жвачку будишь? - спросил я, глядя на этого маленького мужичка.
- А у тебя какая, я люблю фруктовые, - ответил он
- У меня мятная, - я достал жвачку и на ладони протянул ему.

Он, немного помедлив, взял подушечку и сунул в рот.
Я улыбнулся увидев его руки, обычные руки маленького пацана, грязные до ужаса.
Мы смотрели друг на друга и жевали жвачку.
- Хорошо сегодня, тепло, - сказал я
- Снега нет, это очень хорошо, - задумчиво сказал он.
- А чем тебе снег мешал?
- Вот ты даешь, под снегом же ни чего не видно, - заметил мальчуган.
Малыш, засунул руки в карманы, посмотрел на меня и сказал:
- Пойду я, скоро темнеть уже начнет, а я почти ни чего не нашел, спасибо за жвачку, - он развернулся и глядя в землю пошел по алее.

Я не могу сказать точно, что же именно заставило меня окликнуть его, наверное какое то взрослое уважение, к рассудительному пацану.
- А что ищешь ты? - спросил я
Малыш остановился, чуть помыслив, спросил:
- Никому не скажешь?
- Хм, нет ни кому, а что это тайна? - я удивленно поднял брови.
- Это мой секрет, - сказал пацан.
- Ладно уговорил, честное слово не скажу, - улыбнувшись сказал я.
- Я ищу монетки, тут на алее их иногда можно много найти, если знаешь где искать. Их много под лавочками, я в прошлом году очень много тут нашел.
- Монетки? - переспросил я.
- Да, монетки.
- И что прошлым летом, ты их то же тут искал?
- Да искал, - лицо малыша стало очень серьезным.
- А сегодня много нашел, - ради любопытства спросил я.
- Щас, сказал он, и полез в карман брюк.

Маленькая рука, достала из кармана клочок бумаги. Малыш присел на корточки, развернул газету и положил на асфальт. В газете блестело несколько монет. Насупившись, малыш брал монетки с газеты и складывал в свою маленькую, грязную ручку. При этом его губы шевелились, видно он очень усердно подсчитывал свои находки. Прошло несколько минут, я улыбаясь смотрел на него.
- Сорок восемь копеек, - сказал он, высыпал монеты в газету, завернул их и сунул в карман брюк.
- Ого, так ты богач, - еще больше улыбаясь, сказал я.
- Неа, мало, пока мало, но за лето я тут много найду.
Я вспомнил своего сына, и себя, а кто не собирает на конфеты или игрушки деньги в детстве?
- На конфеты собираешь?
Малыш насупившись молчал.
- А, наверное на пистолет? - переспросил я
Малыш еще больше насупился, и продолжал молчать.

Я понял, что своим вопросом я перешел какую-то дозволенную черту, я понял, что затронул что-то очень важное, а может быть и личное в душе этого маленького мужчины.
- Ладно, не злись, удачи тебе и побольше монет, завтра будешь тут? - сказал я и закурил.
Малыш, как-то очень грустно посмотрел на меня и тихо сказал:
- Буду, я тут каждый день, если конечно дождь не пойдет.

Вот так и началось мое знакомство, а в последствии и дружба с Илюшей (он сам так себя называл). Каждый день, я приходил на алею, и садился на лавочку. Илья приходил, почти всегда в одно и то же время, я спрашивал его, как улов? Он приседал на корточки, разворачивал газету и с большим усердием пересчитывал свои монетки. Ни разу там не было больше рубля.
Через пару дней нашего знакомства я предложил ему:
- Илюша, у меня тут завалялось пару монеток, может возьмешь их в свою коллекцию?
Малыш на долго задумался, и сказал:
- Неа, так просто нельзя, мне мама говорил, что за деньги всегда надо что-то давать, сколько у тебя монеток?
Я пересчитал на ладони медяки.
- Ровно 45 копеек, - с улыбкой сказал я.
- Я щас, - и малый скрылся в ближайших кустах.
Через пару минут он вернулся.
- На, это я тебе за монетки даю,- сказал пацан и протянул ко мне ладошку.
На детской ладошке, лежал огрызок красного карандаша, фантик от конфеты и кусок зеленого стекла от бутылки.
Так мы совершили нашу первую сделку.

Каждый день я приносил ему мелочь, а уходил с полными карманами его сокровищ, в виде, крышек от пива, скрепок, поломанных зажигалок, карандашей, маленьких машинок и солдатиков. Вчера я вообще ушел сказочно «богат», за 50 копеек мелочью, я получил пластмассового солдатика без руки. Я пытался отказаться от такого несправедливого обмена, но малыш был крепок в своём решении как железобетон.

Но в один день малыш отказался от сделки, как я его не уговаривал, он был непреклонен.
И на следующий день отказался.
Несколько дней я пытался понять почему, почему он больше не хочет брать у меня монетки? Вскоре я понял, он продал мне все свое нехитрое богатство, и ему нечего было дам мне взамен за мои монеты.
Я пошел на хитрость. Я приходил чуть раньше и тихонько кидал под лавочки по несколько монет. Мальчуган приходил на алею, и находил мои монеты. Собирал их, садился у моих ног на корточки, и с серьезным видом пересчитывал их.
Я к нему привык, я полюбил этого мужичка. Я влюбился в его рассудительность, самостоятельность и в настойчивость в поисках монеток. Но с каждым днем, меня все больше и больше мучил вопрос, для чего он второй год собирает монетки?
Ответа на этот вопрос у меня не было.
Почти каждый день я приносил ему конфеты и жвачки. Илюша с радостью их лопал.
И еще, я заметил, что он очень редко улыбался.

Ровно неделю назад, малыш не пришел на алею, не пришел и на следующий день, и всю неделю не приходил. Ни когда не думал, что буду так переживать и ждать его.

Вчера я пришел на ту самую алею, в надежде увидеть Илюшу.
Я увидел его, сердце чуть не вылетело из груди. Он сидел на лавочке и смотрел на асфальт.
- Здаров Илюша, - сказал я улыбаясь во все зубы, - ты чего это не приходил, дождя не было, поди монеток под лавочками лежит видимо не видимо, а ты филонишь.
- Я не успел, мне монетки больше не нужны, - очень тихо сказал он.
Я присел на лавочку возле него.
- Ты чего это, брат, грустишь, что значит не успел, что значит не нужны, ты это брось, давай выкладывай что там у тебя, я вот тебе принес, - и протянул ему ладонь с монетками.
Малыш посмотрел на руку и тихо сказал:
- Мне не нужны больше монетки.
Я никогда не мог подумать, что ребенок в шесть лет, может говорить с такой горечью и с такой безнадежностью в голосе.
- Илюша, да что случилось? - спросил я, и обнял его за плечи,- зачем тебе вообще нужны были эти монетки?
- Для папки, я собирал монетки для папки, - из глаз малыша потекли слезы, детские слезы.

Во рту у меня все пересохло, я сидел и не мог вымолвить ни слова.
- А зачем они папке? - мой голос предательски сорвался.
Малыш сидел с опушенной головой и я видел как на коленки падали слезы.
- Тетя Вера говорит, что наш папка много пьет водки, а мама, сказала что папку можно вылечить, он болен, но это стоит очень дорого, надо очень много денег, вот я и собирал для него. У меня уже было очень много монеток, но я не успел, - слезы потекли по его щекам ручьем.
Я обнял его и прижал к себе.
Илья заревел в голос.
Я прижимал его к себе, гладил голову и даже не знал что сказать.
- Папки больше нет, он умер, он очень хороший, он самый лучший папка в мире, а я не успел, - малыш рыдал.

Такого шока я не испытывал еще никогда в жизни, у самого слезы потекли из глаз.
Малыш резко вырвался, посмотрел на меня заплаканными глазами и сказал:
- Спасибо тебе за монетки, ты мой друг, - развернулся, и вытирая на бегу слезы побежал по алее.
Я смотрел ему в след, плакал и смотрел в след этому маленькому мужчине, которому жизнь подсунула такое испытание в самом начале его пути и понимал, что не смогу ему помочь никогда.

Больше я его на алее не видел. Каждый день в течении месяца я приходил на наше место, но его не было.
Сейчас я прихожу на много реже, но больше ни разу я его не видел, настоящего мужчину Илюшу, шести лет от роду.
До сих пор, я бросаю монеты под лавочку, ведь я его друг, пусть знает, что я рядом...

[Azaliya]

Каждый год в колониях Ростовской области заключается до полутораста браков. С будущими невестами осуждённые как правило знакомятся по переписке. Что же это такое — тюремный роман?

Негласно такая переписка администрацией учреждений даже поощряется. Считается, что это идёт на пользу — вместе с любовью у осуждённого появляется ощущение того, что он кому-то нужен. Стало быть, будет стремиться к тому, чтобы после освобождения вернуться к нормальной жизни. Но это, если любовь настоящая. Однако в тюрьме обычные для жизни на воле правила, чувства и отношения получают иные оценки.

Казановы за решёткой
Такого побоища колония, называемая в народе «двойка», ещё не видала. В воздухе летали вырванные клочки волос, расцарапанные лица светились ненавистью. Драку между собой устроили не взбунтовавшиеся зеки, а две женщины, приехавшие в колонию на свидание. На проходной выяснилось: обе примчались к одному и тому же «сидельцу» Геше, с которым до этого почти год состояли в любовной переписке.

— Ничего удивительного, — говорит инспектор отдела по воспитательной работе областного Управления ГУФСИН Игорь Синилов. — Для многих осуждённых переписка с «заочницами» — всего лишь забава. Глядишь, женщина расчувствуется и передачку пришлёт. А разжалобить эти люди умеют — психологи они превосходные.

Вся колония, раскрыв глаза, провожала взглядом стройную девушку, приехавшую на блестящей иномарке на свидание к ничем не приметному домушнику. «А что тут такого, что у меня свой бизнес, а он вор? — осадила она удивлённых контролёров. — Человек, который пишет такие письма, не может быть плохим!» Инспекторы не стали говорить, что послания с трепетными признаниями всем местным обитателям пишет порой за пачку чая один умелец.

— На эти письма посмотришь — они все одинаковые, — рассказывает инспектор. — Пишут, что стали жертвами обстоятельств, сетуют на людскую злобу, одиночество. Естественно, многие женщины клюют на это. Недавно в колонии строгого режима в Новочеркасске встретил одного — он одновременно с 11 девушками переписывается! Спрашиваю: мол, что ж ты делаешь, ведь ты их чувства обманываешь! «Начальник, — отвечает, — я это из спортивного интереса. Когда выйду, мне столько лет будет, что ни одна баба на меня не посмотрит».

Так и летят ежедневно из колоний сотни одинаковых признаний в любви, газеты брачных пестрят объявлениями с предложениями о знакомстве. «Добрый спокойный мужчина, временно оказавшийся в трудной ситуации, ищет красивую девушку для любви и брака», — написал как-то один из обитателей Батайской колонии. Потом выяснилось: автор письма — сын знаменитого маньяка Чикатило, осуждённый за похищение человека.

Из камеры смертников — под венец
И всё же обманы даром не проходят, и жертвами невест-«заочниц», случается, становятся сами зеки. Хотя казалось бы: что можно с них взять?

— Деньги, квартиры, бизнес, — поясняют в Управлении ГУФСИН. — Ничего сложного тут нет. Те, кто сидит за решёткой, хотят тепла, любви, внимания. Для опытной мошенницы обвести такого человека вокруг пальца раз плюнуть.

24-летний ростовчанин, попавший за драку в колонию всего на год, за это время успел познакомиться с «заочницей», влюбиться, жениться и… потерять жильё. Прописавшись в его квартиру, девушка вскоре с «любимым» развелась и забрала половину жилплощади.

— Ничего удивительного, что больше половины браков, заключённых в колонии, распадается в первый же год после освобождения супруга, — говорит Игорь Синилов. — Хотя и утверждать, что все эти романы построены на обмане, я не могу. Помню, как однажды женился один осуждённый. Его за убийство трёх человек приговорили к расстрелу, но потом казнь заменили на 15 лет лишения свободы. Трудно было даже представить, что такого человека может полюбить девушка, даже не знакомая с ним. Но вот случилось. Несколько лет тому назад он осво.бодился. Сейчас живёт с женой в Москве, ни в чём плохом не замечен. Так что любовь действительно может вернуть человека к жизни. Даже если эта любовь родилась в тюрьме.

Александр Ключников
http://don.aif.ru/issues/702/47?print

[Azaliya]

Почему в исправительных колониях популярен марш Мендельсона?

Он — в черном, она — в белом. С виду обычные жених и невеста. Впрочем, настоящая семейная жизнь у них начнется не скоро. Ему, осужденному ИК–1 (Минск), отбывать срок наказания, ей — ждать. Спецодежду на костюм арестант сменил лишь на время. У дверей комнаты отдыха, где расписываются влюбленные, — контролер, не звучит марш Мендельсона, под окнами молодоженов не ожидает автокортеж с куклами на капотах, не толпятся друзья с шампанским. Поздравить новобрачных имеют право лишь близкие родственники. Тем не менее лица мужа и жены сияют от счастья: по случаю росписи им предоставляется внеочередное длительное свидание (до трех суток). Пока идет церемония, в коридоре своей очереди дожидаются еще несколько желающих связать себя узами Гименея пар. Причем приверженцев узаконенных отношений с возлюбленными в местах лишения свободы с каждым годом становится все больше.

Жена, как и друг, познается в беде

О том роковом дне Игорь вспоминает неохотно. Бессмысленная ярость вспыхнула у него, как это часто бывает, после лишней рюмки. Очередная стычка с супругой закончилась трагедией. 15–летний сын от отца отвернулся еще до суда. Выслушав приговор — 12 лет лишения свободы, — Игорь, наверное, впервые задумался об одиночестве... Переняв от товарищей по несчастью привычку вести бурную переписку с барышнями (есть такая категория женщин, на тюремном сленге звучит грубовато: «биксы-заочницы...»), стал упорно искать даму сердца по газетным объявлениям. Первый роман в прозе закончился неудачей. После краткосрочного свидания (2 часа диалога через стекло по телефону) и он, и она пришли к выводу: больше переписываться незачем. Но Игорь не пал духом. Вторая попытка оказалась успешнее. В скромнице Галине он нашел ту, которую искал: верную, сердечную, домашнюю. Настоял не только на росписи, но и на венчании. И вот уже два месяца как женатый человек.

— Освобожусь, заживем душа в душу, — мечтает Игорь, считая дни до окончания срока и до следующего длительного свидания. — Плохо, когда ты никому не нужен и тебя никто не ждет. А жена ведь, как и друг, познается в беде.

С этим вполне согласны и остальные молодожены. Кстати, в минувшем году в ИК–1 сыграно 35 свадеб (в два с лишним (!) раза больше, чем в позапрошлом). Самая массовая была в октябре: в один день расписались сразу 10 пар. В некоторых случаях обмену кольцами предшествует лишь несколько писем и краткосрочных, через стекло, свиданий. Можно ли за такое короткое время узнать человека?

Между тем судьбы у потенциальных женихов из ИК–1 непростые. Из 1.900 осужденных большинство отбывает наказание за совершение тяжких и особо тяжких преступлений. В основе многих судебных вердиктов — до полутора десятков статей УК. Слушаешь эти истории — мурашки по коже. Но посвящать невест в подробности личных дел их избранников администрация колонии не вправе. Женихи чаще всего в грехах перед законом возлюбленным не каются. Напротив, рисуют в любовных посланиях образ мученика. Порой срабатывает.

Самые длительные союзы заключаются между ранее знакомыми людьми. 28–летнему Валентину хлебать арестантские щи еще 6 лет из 9, назначенных судом за разбой. С холостой жизнью он расстался совсем недавно. Но ни секунды не сомневается: молодая жена, подруга детства, дождется. «Перед освобождением подумаем о детях, — признается Валентин. — Можно, конечно, и раньше. Но я считаю, ребенок должен расти на глазах у отца».

Строгая администрация колонии охотно идет навстречу желающим связать себя супружескими узами.

— Осужденные имеют право на два длительных свидания в год, — высказывает свое мнение заместитель начальника по исправительному процессу и работе с личным составом ИК–1 Павел Маковский. — Еще четыре, поощрительные, могут быть предоставлены в случае отсутствия взысканий. А что может быть желаннее для мужчины, чем встреча с долгожданной женщиной? Это отличный стимул. И я бы не сказал, что у нас большой процент разводов. Многие браки, заключенные в неволе, сохраняются вплоть до освобождения мужа. Как оно сложится дальше — другой вопрос...

Привычка жениться

У «тюремного» брака, впрочем, как и у любого другого, может быть много причин. В том числе и самые прозаические. Если, как говорят психологи из МВД, социальные связи с внешним миром утеряны, единственная возможность для осужденного их восстановить — обзавестись женой. Вполне понятное человеческое желание.

Между тем свадебный бум наблюдается и в других местах лишения свободы. Скажем, в ИК–8 (Орша) за прошедший год зарегистрировано 33 брака. Увы, для некоторых женитьба превращается чуть ли не в спорт. Есть и свои рекордсмены. За шесть лет пребывания в колонии один осужденный умудрился трижды подать заявление на заключение брака и дважды развестись. Что поделаешь — любвеобильный. А встреча с новой любимой возможна только при наличии штампа в паспорте (требование правил внутреннего распорядка). Гарем осужденным разводить не полагается — не султаны.

ИК–8 — колония для лиц, ранее отбывавших наказание. За плечами многих — три, четыре и более судимостей. Иные арестанты со стажем с семейной жизнью рвут без сожалений. Зачем жена на воле? Украл, выпил, в тюрьму, а там можно подумать и о новом браке. Частенько отношения, замешанные исключительно на потребительском чувстве, длятся лишь до первой брачной ночи.

Мысли о любви рождаются даже в столь невеселом месте, как участок исправительной колонии особого режима в Жодинском СИЗО, где содержатся осужденные пожизненно. В свое время отправился под венец один из местных старожилов, отметивший в неволе 60–летний юбилей. Избранница — первая любовь. По его стопам не прочь пойти и молодежь. 25–летний Виталий, приговоренный к пожизненному заключению за изнасилование и зверское убийство, регулярно отправляет любовную корреспонденцию. Девушка «из объявления», сраженная «оригинальностью» текстов, отвечает взаимностью. Ей и невдомек, что все трогательные признания ее Ромео — сплошь монологи героев романов, взятых в библиотеке.

Однако даже заключив брак, обитатели участка могут довольствоваться только платоническими отношениями: длительные свидания им не полагаются. Шанс исполнить супружеский долг может появиться лишь в случае перевода на улучшенные условия содержания, да и то не раньше, чем через 10 лет с момента отбывания наказания.

Будущие жены невольников считают своих возлюбленных романтиками и ради второй половины готовы на любые жертвы. А вот представители сильной половины человечества широтой души по отношению к осужденным барышням не отличаются. В Заречьенской женской колонии (ИК–24) за последние два года статус супруги приобрели всего три счастливицы. Правда, и разводов тут не зафиксировано. Рвать с попавшими за решетку женами их мужья, по крайней мере официально, не спешат.

Любви все статусы покорны

Волна тюремных свадеб захлестнула и соседей–россиян. Среди молодоженов — немало известных людей. Для сравнения: угодившие за решетку белорусы, чьи имена на слуху, — в основном люди женатые и предпочитают не добавлять себе скандальной славы, оставаясь верными данным некогда супружеским клятвам. А вот Платон Лебедев, глава «Менатепа» и просто богатый человек, очутившись в неволе, рискнул многое изменить в своей новой жизни. Подал заявление на развод, а следом — на заключение брака со старинной знакомой. Когда долго сидишь за полярным кругом, особенно хочется чьего–то тепла. Вне зависимости от статуса: олигарх ты или простой работяга.

А вот еще одна «кандальная» лав стори. В середине 90–х за похищение древних рукописей из Российской национальной библиотеки был осужден юрист и политик Дмитрий Якубовский. Одни по этому поводу, как водится, злорадствовали, другие, напротив, морально поддерживали, намекая на происки недругов политика. Сидя в «Крестах», Якубовский получил от судьбы еще один удар: его бросила жена — фотомодель Марина Краснер, помните, снялась в клипе «Марина» Михаила Шуфутинского. Марина укатила в Канаду, а муж остался сидеть. И высидел–таки свое счастье. Следующей супругой генерала Димы, как пресса называла знаменитого арестанта, стала его собственный адвокат. Соседи по нарам помирали от зависти: каждый день после работы, приняв душ, Якубовский отправлялся на законное свидание с адвокатом и по совместительству с женой. Свадьба, свидетельствуют очевидцы, была пышной. А в качестве свадебного подарка жених оплатил невесте 4 пластические операции, после чего смог насладиться любимыми, по его словам, размерами — 4–м и 44–м. Злые языки упрекали молодую жену в материальном расчете, а ее фантастически популярного супруга (в первую неделю его пребывания в колонии телевизионщики превратили режимную зону в сплошную съемочную площадку) — в желании скрасить годы заключения. Словом, к их будущему относились скептически. И напрасно. Выйдя на свободу, Якубовский вернулся с женой в Москву. Супруги жили бурно — несколько раз разводились и женились, — но все–таки не расставались. Бывший адвокат стала пятой и шестой женой своего мужа. На седьмой раз он ушел к другой. Но ненадолго – вернулся опять.

С одной стороны — это красивая история любви, с другой — возникают вопросы морального толка. Связь адвоката с подследственным, прокомментировали в департаменте исполнения наказаний МВД Беларуси, — нарушение адвокатской этики, а потому подобные любовные эксперименты у нас исключены.

Замуж за серийного маньяка

Тюремный брак — не редкость и для дальнего зарубежья. В один прекрасный момент стрелы Купидона поразили сердца Игаля Амира, приговоренного к пожизненному заключению за убийство премьер–министра Израиля Ицхака Рабина, и репатриантки из России Ларисы Тремблер. Несмотря на запрет зарегистрировать брак официально, влюбленные нашли выход из положения. Свадьбу сыграли согласно религиозному обряду, по которому присутствие жениха необязательно. Впрочем, это не дает супругам права на свидания наедине.

Экстремальный поступок совершила англичанка Пэм Миллс, узаконив отношения со знаменитым серийным маньяком–убийцей Питером Сатклиффом, прозванным йоркширским потрошителем. Вооруженный молотками и ножами Питер нападал на девушек легкого поведения. Ему вменялось 13 убийств и 7 попыток убийства. Сейчас «мясник» содержится под тщательной охраной в психиатрической больнице. Перед тем как Миллс и Сатклиффа объявили мужем и женой, они обменивались трогательными посланиями более 10 лет. «Когда я выйду на свободу, мы будем вместе», — не теряет надежды маньяк–убийца. Впрочем, это как раз тот случай, когда надежда по закону справедливости должна умереть первой.

Анекдот в тему

Судья спрашивает у обвиняемого:

— Почему вы бежали из тюрьмы?

Тот отвечает:

— Я хотел жениться.

Судья:

— Хм, весьма странные у вас представления о свободе...
Интернет

[Madeira]

Невыдуманная история

Весна – пора любви. Время, когда пришедшая в себя после зимней комы природа потягивается на измятых простынях таящего снега и делает первые шаги от забвения больничной койки к летнему буйству зелени и красок.
Весной, как никогда, хочется человеческого тепла и ласки. Ты чувствуешь ее аромат, ее пьянящий воздух. Даже там…за толстыми стенами и решетками.

Весна влезла в каменный мешок переполненной камеры сквозь маленькое, зарешеченное и забранное проволочной сеткой оконце под самым потолком. Возможно, ей показалось несправедливым, что кого-то прячут от нее, наивно полагая, что для этого достаточно поставить охрану, железные двери, замки и запоры.
Обнаружив, что одно из закрашенных красной краской стекол треснуло, она, с присущей ей настойчивостью, принялась задувать в трещину чистый воздух и наталкивать туда свои восхитительные ароматы, заставляя худых людей с серыми лицами собираться под окном и хватать эти ароматы уставшими от сырости и вони легкими.
От нее не было спасенья. Кто-то кашлял, не рассчитав возможности изъеденных туберкулезом легких и вдохнув слишком много запретной свежести. Кто-то вытирал текущие по щекам слезы, кто-то пытался спрятаться от весеннего «безумия», забившись на свою шхонку и уткнувшись лицом в пахнущее плесенью одеяло. Напрасно. В отличие от тюремного начальства госпожа Весна не считала желание жить, любить и быть любимым сумасшествием.
С ней невозможно было спорить.
К сожалению, любить отбывающие заключение могли только в письмах. Еще о любви можно было говорить. И они говорили, передавая друг другу бережно хранящиеся в памяти воспоминания о той другой жизни. Не всегда счастливой и радостной, но все равно лучшей, чем в камере.

Батя, худой, светловолосый парень с прозрачными печальными глазами, смотрящими из под густых, лохматых бровей, потянулся за чифирбаком, налил себе густого, черного, как нефть, чая, отхлебнул и рассеянно посмотрел на сокамерников.
- Вот вы говорите любовь. Говорите с милым и в шалаше рай. Неправда. Я в новом микрорайоне жил. Знаете, дома квадратом, посередине двор большой. А рядом старые особняки теснились. Их, вроде, и под снос собирались, но пока медлили. В одном из этих особняков девушка жила – Зайка. Красоты необыкновенной...

Феня и Зайка.


Феня был долговязым и нескладным. Так себе, не красавец, не урод – среднестатистический гражданин. Большой нос, узко посаженные грустные, как у спаниеля, глаза, шаркающая походка и глубоко засунутые в карманы штанов руки. Таких много. Наверное, миллионы. И судьба в нашей стране распостраненная: отца нет - умер от водки, стареющая мать - уборщица. Хороший парень. Только ведь хороший парень не профессия. А профессии у Фени не было. То грузчиком подработает, то сторожем на автостоянке, то украдет где чего. Не гнушался и гоп-стопом. Женщин, правда, не трогал. Исключительно мужиков. И то, если пьяный идет. Феня его, проходя мимо, плечом зацепит, мужик, как правило, буром. Миша (по паспорту Феня Михаилом Фенэчко был) ему по морде. Потушит, карманы разгрузит и в пивбар.
А как выпьет, сразу меняться начинает. Из грустного унылого парня в балагура и дебошира превращается. С пьяным Феней не соскучишься. Ален Делон – гроза пивбара. Только синие выходки Миши - это совсем другой разговор. Он такое иногда вытворял, что жутко вспомнить. Алкоголь - страшная сила. Сильнее него только наркотики и чувства человеческие: преданность, ненависть, любовь. Любовь...
Была у Фени любовь. Настоящая, не картоновая, как у других – на два месяца. Еще со школы.
Прятал он ее в сердце, хранил, как самое дорогое. Только никому не показывал. Даже избраннице. Все робел и признание откладывал. Она вон какая. Фигура, волосы длинные, белые, глаза зеленые. Королева! Разве к такой подкатишь?
Так и ходил Феня печальным призраком возле ее особняка. В окна заглядывал. В подъезде напротив поджидал, пока в магазин выйдет. Иногда набирался смелости, подходил, подмигивал с наигранным весельем и спрашивал: - «Как дела, Зайка? Ты сегодня красивая, как солнце».
Она улыбалась, разрешала взять сетку с продуктами, проводить до дому.
Все над ним подтрунивали. Здоровый лоб – 26 лет, а ведет себя, как мальчишка. Он отшучивался, отмахивался, а однажды, после вечерних песен под гитару повел Зайку домой и по дороге во всем признался. То ли водка силы придала, то ли просто невмоготу молчать стало. Не прогнала. Поцеловались.
На следующий день Феню на свидание всем двором провожали. Бедность не порок. Кто брюки новые принес, даром, что коротковатые, зато ни разу не ношеные, кто пиджак, кто расческу. Богатых друзей у Фени не было, поэтому и тащили, что могли. Дезодорантом кавалера побрызгали, деньгами скинулись – хватило на букет ромашек и кулек пряников. Радовались за друга. По детски – без зависти. Не долго правда.
Вечером лохмадея на пару рублей распаковали и в бар. Зашли и обомлели. В углу, мордой на столе спал пьяный Феня и рваный кулек с пряниками валялся.
Будить не стали. Ждали, когда сам проснется. Часа два. Пили, разговаривали шепотом.
Наконец Миша глаза мутные открыл, огляделся и стал на незаданные вопросы отвечать: - Простите, пацаны, - говорил, - я пиджак ваш пропил. На водку сменял. Расчески и брюки есть, а пиджак... Ходил я. Подхожу к калитке уже, и тут, прямо к ней под дом новенькая вольво подъезжает. Бибикнула, двери открываются и оттуда мажер в лепне выканывает. С цветами. Букет здоровенный – роз двадцать. А тут я со своими пряниками. Зайка мимо меня прошла... Верите, пацаны, даже не поздоровалась. Вроде и не было вчера нифига... Мажера поцеловала, розы взяла и в машину... Простите, пацаны, за пиджак. Бля-буду выкуплю.


- У нас кулаки аж до хруста сжались. Ох, и обидно стало. За Феню. За самих себя. Мы ведь точно такие. Ни богатых родителей, ни связей. Ба-со-та, - протянул Батя и поставил пустую кружку.
- Дурак ваш Феня, слюнтяй! – зло процедил сквозь зубы щипач Боба. – Пошел бы, украл и сорок роз подарил.
- Раз бы украл, - устало ответил Батя, - два, три. Сколько веревочке не вейся... Ты, вон, украл и где теперь? Сейчас такие, как мы, не в цене.
В хате повисла гробовая тишина.
- Теперь-то он где? - снова нарушил тишину неугомонный Боба.
- Завернуло его. Наскочил на какую-то братву. Они его палками отходили. По голове тоже досталось. Отправили лечиться в дурдом. Потом Миша вышел, вроде даже нормальный. Пить бросил, на работу устроился в фирму. Плитку дорожную укладывать. И тут опять незакан. Друг его лучший в море утонул. Тело домой хоронить привезли. Феня как сел в углу комнаты, где гроб стоял, так весь день и просидел. Через неделю после похорон его опять в психушку сдали.
- Жизнь она такая, - прошамкал беззубым ртом синий от наколок старик Жорж. – Бывает вот завернет, что тебе ни вот так, а ни вот эдак. Бывает, что человек, не блоха… А тут… Опять же, весна…
- Да уж, - согласился Батя и снова понес кружку с чифиром ко рту.
Расплескал. Руки дрожали.

Братья Балагановы.

[Madeira]

Серия романов "Карманник" Михаил Меньшаков
Карманник - Глава 1 - Пузырь-дезертир
Глава 2 - Инженер карманной тяги
Глава 3 - Первый лопатник
Глава 4 - Мама, я Вор
Глава 5 - Подсадная утка
Глава 6 - Влип очкарик
Глава 7 - Майорша
Глава 8 - Побег
Глава 9 - Дядя Боря
Глава 10 - Тюремные байки
Глава 11 - Мишка Гюльбарий
Глава 12 - Рыжий воришка
Глава 13 - Мухомор
Глава 14 - Трясти городских

[ALBA]

Из темы "Любимый в тюрьме"

Девушки, милые....не общайтесь вы с этими людьми...
Романтика и мечты это одно, а жизнь другое.
Я знаю ТУ изнь...Поверьте, в начале общения язык будет очень грамотно подвешен. После слов "я тебя люблю2 вы уже будите ОБЯЗАННЫ этому человеку. Пообещав ему что-то, у вас нет права отказаться от своих слов. Пройдет время и, поняв что вы его любите и никуда не денетесь от него. Он начнет хамить и разговаривать с вами так, как он этого хочет.
А если этого не будет там, то будет на свободе.
Не бывает исключений...Из 4000 исключений не было!!!!
Напишите письмецо заключенному со своей фоточкой. Он ответит вам, не смотря на свою жену и троих детей. Расскажет как он вас любит и как необходимо его ждать.
Не будте ЗАОЧНИЦАМИ! Не унижайте себя.
И дай вам Бог, что бы мой опыт не повторился на вашем жизненом пути.
Ой как сложно забыть любимого!
Но легче забыть, чем всю жизнь страдать. Брак против воли родителей тебе испортит всю жизнь - поверь! И ребенку от него в школе ни раз скажут "Зеченок", " да у тебя папа ЗК, и мать дура что замуж за него вышла"....Общественное мнение существует отдельно от нас, как нам кажется. Но это не так. Когда ваш ребенок придет домой, со слезами расскажет что говорят во дворе и что говорят их собственные бабушка с дедушкой, тогда может до нашего сознания дойдет, что фраза "лучше поздно, чем никогда"- действительно жизненая фраза.
Ведь лучше помучится и забыть, найдя себе лучшего человека, чем никогда не знать счастья. А если и знать его, то только сквозь слезы.
Удачи вам девченки...не сломайте себе жизнь!!!


Человек, который пробыл в срок в тюрьме, маловероятно вернёться в нормальную эизнь, это на западе название "исправительное учереждение" , а у нас ЗОНА. Да и менталитет друзей не тот... Мой знакомый, сел по глупости, у него сынишка тут растёт, девушка ждёт недаждёться. Вышел по Амнистии, через 3 месяца уехал п той-же глупости. Тюрьма не учит людей, она портит их.
В его искренности я уверен, да он любит тебя, если не любит, то ты единственный "светлый" человек для него. Теперь он тебя бережёт и дорожит тобою, так как ты не его, а выйдя на волю... Я неуверен, что ты сможешь удержать его. Ведь сама говоришь, боишся, что он вернёться к "своей жизни"... Люди привычек не меняют. Если и меняют, то только сильные волей, а пройдя "исправительный курс" человек получает сильнейший заряд отрицательной энергии, он редко винит себя, за то что сделал, он винит тех, кто его туда упёк...



Привет всем кто сейчас читает этот бред...Я люблю человека он старше меня на 13 лет, и 2 раза сидел в тюрьме.Познакомились мы 8месяцев назад, и я влюбилась, очень сильно влюбилась...Мне стало наплевать на его судимости и на разницу в возрасте...он говорил что любит меня и хочет быть со мной...предлагал жить вместе...Мои родители узнали что он сидел и запретили мне с ним общаться...но я их ослушалась и мы полгода общались тайком- перезванивались, встречались...Все было хорошо до 4 января, а потом он куда-то пропал, не звонит мне, и отвечает если я звоню...последний раз я ему звонила 1,5 неделю назад...он был вне зоны действия сети...а на следующий день мне приходит СМС с незнакомого номера "Все уже ясно...", я перезвонила но трубку не взяли...не знаю связано это с ним или нет, как я думаю - он бы мне сам позвонил и сказал что нам надо расстаься...Сейчас ему не звоню - гордая очень
Я понимаю что мы не будем вместе, мы очень разные, и вдруг его опять посадят...что делать не знаю, понимаю что надо его забыть, но так сложно..


Человек которого я очень люблю тоже сейчас в неволе… Попал по своей вене. Наворотил много. Статьи тяжелые – 5 лет дали… Тоже насмотрелась разного. Никогда не думала, что придется столкнутся с этой стороной жизни. Я знаю, как трудно принять правильное решение. Как трудно верить в то, что он не изменится в худшую сторону, сумеет наверстать упущенное и главное, останется человеком не сломанным, не злим, способным верить и любить. Знаешь, я замечаю изменения в нем. Разные. Точно могу сказать, что он стал умнее. Последний раз говорил слова, от которых замирает сердце… Просил не мучить себя, не ездить к нему, не возить часто передач. Говорил о том, что уж если совершил ошибку, - должен выгребать сам…
Я понимаю, что сомнения самое худшее! Но есть еще любовь… И как бы банально это не звучало, именно она и вера, способны творить чудеса.


Знаешь,вернувшись любимый окажется совершенно другим человеком,не таким ,каким он тебе казался при знакомстве.Тюрьма очень меняет человека, учит многому, но и портит.Да, и годы ожиданий даются не легко.



Исключеня бывают, они редкие, очень редкие, но они бывают. Я вышла замуж за человека, который сдел, и абсолютно об этом не жалею. Он замечательный человек, муж, и я уверенна что он будет замечательный отец! И дети наши НИКОГДА не придут и не будут плакать, что мать дура, и отец зек!!!!!Потому что они будут гордиться нами!!!!!!!!!!!Мой муж делает все, что мы жили нормально, и для детей он сделает все, чтоб они им гордились! а то что он сидел......это неважно, с каждым может случиться, главное в ТОЙ жизни остаться человеком!!!Общественное мнение??????Да какое мнение???Это просто люди, которым заняться нечем, бабушки, которые сплетничают во дворе ????это Вы называете общественным мнением ????Да мне все равно, что говорят эти люди!!!Я люблю, любима, и мне важно мнение только близких мне людей, друзей!!!и которые кстати поддерживают меня и не осуждают, и мужа моего одобряют, потому что он делает меня счастливым!и им все равно сидел он или не сидел, они воспринимают его как человека, а не как зека!!
а люди, которые распускают сплетни, как вы называете "общественное мнение" - это нелюди, которым нечем заняться, как пораспускать слухи!у меня брат тоже в свое время попал туда по глупости! ничего, вышел нормальным неозлобленным человеком!Работает, девушка постоянная, закончил на одну профессию, пойдет учиться еще!!! И должна заметить, что в вольной жизни не реже попадаются скоты!!!!и так же портят девчонкам жизнь!Просто все зависит от человека, думать надо как и с кем общаться!Я согласна, что много историй, которые заканчиваются плохо!Но исключения ЕСТЬ! я знаю несколько историй, которые закончились хорошо!Просто девчонкам нужно думать САМИМ а не "общественным мнением".......
Нужно думать, и с людьми которые не сидели тоже нужна осторожность........
Забыла подписатья, я НАДЮХА - та, которая и создала эту тему....


http://world-of-love.ru/forum/showthread.php?t=315

[ALBA]

ПАЛАЧ И ЖЕРТВА

Казнь...
Когда Высший Суд в очередной раз вынес мне свой суровый приговор - КАЗНИТЬ, я смог только иронично усмехнуться. Меня столько раз уже казнили всякими изощрёными и откровенно смехотворными способами, что я стал ходячей энциклопедией смерти, настоящей, профессиональной Жертвой.
Меня то и дело душили, топили в городском канале, вешали. В моё бедное горло вёдрами лили раскалённый свинец. Сжигали меня на костре, четвертовали и травили дустом. Дыбу я полюбил всей душой, эшафот стал навеки домом родным, а дубовая плаха - удобной постелью. Моей плодородной, смешанной с опилками кровью были сытно удобрены окрестные поля, родящие обильные урожаи для местных пейзан. Несколько поколений окрестного воронья вскормило своих вечноголодных птенцов искромсанной плотью моего терзаемого тела. Природа словно причащалась мной, постоянно и неизменно.... Все вокруг настолько свыклись с этой бесконечной экзекуцией, что месяц без моей казни считался людьми несчастливым, из ряда вон выходящим явлением, сродни солнечному затмению или, не приведи Господь, моровой язве. Заплечных дел мастера, каждый новый раз, попадались какие-то неумелые. Молодые, необученные - палачишки, одним словом. Я даже жаловался, было дело, в их позорную гильдию, самому Великому Магистру, да, всё без толку... Палаческие грамоты своим недалёким отпрыскам, по дешёвке приобретали богатые родители, а слушать моих советов эти напыщенные молокососы ни в какую не желали, лишь рубили себе с плеча да покрякивали,... рубили да покрякивали....
Председатель Суда в завитом, щедро побитом молью, парике и неопрятной на вид мантии, монотонно оглашал присутствующим обвинительный вердикт судейской коллегии. Прокурор и мои недалёкие адвокаты, словно безмозглые китайские болванчики, согласно и скучно кивали головами, а мне, вдруг, безумно захотелось смерти - настоящей, достойной смерти от твёрдых, уверенных рук сурового и беспощадного убийцы. Самой последней смерти... навсегда....
***
Жалобно заскрипели несмазанные металлические засовы, дверь в темницу медленно, с натугой, отворилась. Долгожданные мучители беззастенчиво ввалились в скорбный застенок обречённого на казнь, будто рой гигантских, потревоженных нерадивым пасечником, пчёл. Один, из незванных гостей - скороговоркой, по латыни, прочёл молитву за упокой души грешной, другой - привычно выстриг мне прядь седых волос на затылке, третий, тем временем, заклёпывал тяжёлым молотом широкие обручи кандалов вокруг моих исхудалых щиколоток.... Двое дюжих стражников схватили меня под бледные руки и поволокли сырыми, тёмными казематами острога к выходу или, вернее сказать, к исходу....
Дотащили, перехватили поудобнее.... Швырнули, с размаху, в грубо сколоченную дощатую повозку, запряжённую безразличным ко всему, угрюмым, палевой масти битюгом. Жирный напыщенный капеллан и мускулистый кузнец забрались следом, кузнец скоренько приковал моё тело ржавой цепью к невысокому столбу, а капеллану было просто по дороге - не пешком же идти домой уважаемому человеку. Бородатый возничий привстал на козлах, звонко щёлкнул кнутом по сытому лошадиному крупу: "Но!" - и, мы торжественно двинулись в сторону главной городской площади. Запели петухи - бессердечные глашатаи моей смерти, светало....
***
О, да! Среди многих десятков палачишек, палачат и палачиков всех мастей и фасонов - тех, кто не сумел меня прикончить до сих пор, ты, безусловно, смотрелся бы, как стройный кипарис на фоне чахлых осинок, как маститый профессор в толпе желторотых школяров.... Твоя благородная стать и гордая осанка.... Твой цепкий, пристально-оценивающий, пронизывающий до самых костей могильным холодом и полный неукротимой страсти взгляд из-под чёрного, бархатного капюшона.... Нежная жестокость скрыта в твёрдой линии холёных губ, едва различимых сквозь тёмную прорезь маски, сладкая беспощадность траурной аурой обволакивает изящные контуры твоего балахона...
Ты - Мой Палач! Я надеюсь! Я верю в тебя! Наверное, ты достоин Настоящей Жертвы. Попробуй, возьми меня! Но помни - "show must go on" - я не сдамся так просто. Я очень хочу умереть. Смерть снится мне ночами, дразнит меня наяву - это истинная правда, но мы ведь не в праве разочаровывать почтеннейшую публику - ей так по вкусу, так любы мои нечеловеческие мучения, мои безграничные страдания. Они люто полюбили меня за ту ненависть, которую я внушаю им, неизменно оставаясь живым после каждой казни, свершаемой надо мной с их милостивого позволения и молчаливого согласия.... Я ненавижу их за эту любовь и... люблю за эту ненависть.... Я - Жертва,... агнец для заклания,... вечный агнец....
***
Первый день той славной казни прошёл вполне достойно, познавательно и запомнился многим надолго. Вначале, меня иступлено секли кожаными сыромятными плетьми подмастерья. Весело летали брызги крови в ласковых лучах утреннего солнца, грубые нити арестантской рубахи переплетались с розовыми волокнами казнимого мяса в причудливые фантастические узоры. Мне было больно, моментами до отчаянного вопля, но в то же время... удивительно спокойно. Сам, Мой Палач, пока только примеривался, оценивал свои возможности и силы, тщательно изучал допустимый порог моей боли... моей слабости.... Тем временем подпалачники немного поколотили меня деревянными булавами по голове, да так, чтобы из ушей и носа лишь слегка выступила кровь, но не более того - нет слов, изящно! Затем, полностью содрав с меня окровавленные лохмотья, обнажённым привязали к дыбе и... растянули, хорошенько растянули, от души - я истошно заорал от накрывших меня, одновременно, волн: запредельной, невыносимой боли и неземного блаженства. Благодарные зрители дружно зааплодировали высокому искусству Палача. Кости хрустели и выскакивали из суставов, кожа с сухим треском рвалась, открывая старые раны. Сухожилия натянулись и пели, словно скрипичные струны, мой голос вибрировал им в унисон.... Бурные аплодисменты уже начали переходить в овацию, когда я сумел собраться с остатками духа и выхаркнуть вязкий кроваво-бурый сгусток прямо на палаческий треугольный колпак... Демонически захохотал, презрительно и страшно, выпуская красивые перламутровые пузыри из разбитого плетью рта. Теперь уже, симпатии зрителей всецело принадлежали мне... Толпа ревела от восторга, женщины бросали в меня цветы и кружевные, тёплые, пахнущие их разгорячёнными телами, лифчики. Палач же, абсолютно спокойно, обтёрся чёрным обшлагом рукава и тихим, ровным голосом приказал своим помощникам снять меня с дыбы.
Почти нежно, Палач провёл по моим губам влажной губкой, смыл запёкшуюся кровь с разбитого лба, огладил рукою рваные шрамы на моём оголённом торсе. Сквозь прорези в маске я уловил его, полный сострадания и... недоверия, взгляд. "Чему же ты не веришь, Палач?" - молнией пронеслось в голове: "Моей способности бороться?"
"Ха, ха, ха!" - беззвучно содрогалось изломанное пытками тело, пока шустрые подручные прилаживали толстую пеньковую петлю к моей многострадальной шее. Палач крепко взялся за ручку ворота, медленно повернул,... затрещала шестерёнка храповика, верёвка туго натянулась на блоках. Меня вознесло вверх, ближе к Богу, поближе к желанной Смерти. Я изо всех сил вцепился в верёвку над головой, как можно дольше не давая петле затянуться, но силы постепенно оставляли меня, и шею, наконец, сдавило - воздух больше не поил мои лёгкие, живительный кислород перестал поступать в кровь. Добрые, усталые глаза мои начали вываливаться из своих орбит, лицо очень скоро побагровело, нижняя челюсть отвисла и, из-под синего раздувшегося языка полилась струёй густая липкая слюна. Все члены повешенного тела в последний раз напряглись, бешено затанцевали в предсмертной судороге: "Какая сладкая смерть!"....
Палач внезапно отпустил стопор лебёдки и я, бесчувственным кулем, рухнул с полутораметровой высоты, прямо на настил эшафота, прямо в свою кровь и сопли, прямо в бурую лужицу натёкших слюней.... Всемогущий Бог лицемерно улыбнулся, Смерть обиженно фыркнула и, снова, отвернулась от меня....
***
Под жадный рёв бьющейся в экстазе толпы, под звонкий смех их счастливых детишек и бешеный лай их ополоумевших собак, опьянённых запахом живой человеческой крови, меня снова бросили на вонючую солому тюремной повозки и отправили обратно - в острог, заживать, приходить в себя... до завтра....
Как только я ощутил под собой привычную жёсткость тюфяка, так тут же забылся в тяжёлом горячечном бреду. Во сне меня преследовали неясные смутные тени: они схватили меня, привязали за ноги к хвосту необъезженной кобылицы и пустили её вскачь по пыльной дороге. Старый отшельник стоял на обочине в своей нелепой рванине и, словно предупреждая о чём-то, испускал в мою сторону яркие блики осколками цветных стёклышек, искусно врезанных в его волшебный посох: "Ты - жертва!".... "Ты - жертва!" - слышалось мне в завываниях холодного ветра, несущегося со склонов стоящих вдалеке гор... Капли, размеренно падающие из клепсидры, шептали по гречески, в такт: "Ты - жертва, ты - жертва, ты - жертва... вот....". Ветхие, страшные скелеты бесчисленными полчищами вылезали из сотен пыльных шкафов, их белые кости глухо бренчали: "Ты - жертва! Ты....". Дикий степной ковыль, без спросу пустивший корни на моей безымянной могиле, пел колыбельную: "Спи... спи... ты - жертва...!" Быстрый коршун зло проклекотал мне со свинцовых небес: "Ты - жертва, жертва!".... Хор фантомов крепчал, набирал силу, становился всё громче и яростнее: "Мы все - жертвы, мы хотим стать жертвами! И ты - просто жертва, как все... как все мы... просто жертва... просто....". Я смертельно устал от всей этой навязчивой какафонии, остановил биение своего сердца, захлопнул дверцы уходящего сознания, я захотел отключить звук.... Когда же из моего надорванного уха вылез огромный таракан и, вращая карими глазами, нагло потребовал свою чашечку кофе и свежий кусочек "Дор Блю", я выкрикнул, изо всех оставшихся сил, заорал во весь голос этим назойливым теням и призракам: "Хватит - прочь, изыдьте! Вы - просто жертвы! А я - ЖЕРТВА!". Закричал и... очнулся....
В неверном, дрожащем свете догорающего свечного огарка, над моим жалким ложем склонился Палач. Он так по домашнему пах мускатом, сладкой корицей и имбирём, да, и ещё чем-то, неуловимо знакомым и приятным,... непостижимо приятным.... Нежностью? Лаской? А, может быть...? Нет! Мой Палач - Женщина?!!!
Палач бережно натирал моё избитое тело душистыми маслами, врачевал мои страшные раны целебными бальзамами, гладил нежно седые виски и запавшие серые щёки, мягко целовал воспалённые глаза и потрескавшиеся, спёкшиеся сукровицей губы,... болящую от петли шею.... Он успокоил, утешил меня, сумев незаметно прикоснуться умелыми добрыми пальцами к каждой клеточке моей нездоровой души, он поднял мой дух, дал мне веру, а уже уходя, стоя в чёрном проёме дверей, тихо прошептал: "Show must go on"....
О! Ты - Настоящий Палач! Я доверяю тебе, я горжусь тобой.... Я ..... тебя....
***
- Отрезать ему яйца, негодяю! Четвертовать! Оскопить, чтоб другим неповадно было! - кричали нарядные Дамы и подбрасывали в воздух кисейные шляпки.
- Кастрировать мерзавца! Разобрать на кусочки и выпустить кишки! - орали мордастые Господа, поглощая фунтами свиные сосиски и пинтами тёмное пенистое пиво.
- Отлезать яйцы! Кастлиловать этава дулака! Намотать ево киски на эсафот... - азартно вторили беснующимся взрослым их чистенькие послушные чада - Мои Дети....
Одна лишь юная красавица Элли смолчала, незаметно спрятала выступившие из глаз слёзы в платочек и робко, бочком, удалилась с площади, придерживая дрожащими руками начавший уже заметно расти животик... Она направилась в ближайший костёл поставить за меня Богу свечку, уж я то точно знаю.... Интересно, знает ли Бог...?
***
Мой Палач потребовал тишины, полной, абсолютной тишины. Он просто поднял правую руку вверх, прямо и твёрдо. Толпа смиренно повиновалась властному жесту, застыв в сладостном предвкушении жестокого действа. Палач взмахнул другой рукой приглашённым на казнь барабанщикам, те послушно и чётко начали выбивать палочками торжественную дробь.
Двое помощников медленно провели меня по эшафоту, подвели к плахе и поставили на колени перед ней. С моей шеи сорвали медную цепочку - ничто не должно мешать правосудию - и наклонили тело вперёд, уложив голову на выщербленную колоду, прямо в удобную выемку. Старуха Смерть, заинтересовавшись, глянула на меня с небес....
Мой Палач высоко взмахнул остроотточенной секирой - толпа недоуменно вдохнула, удар - голова легко отделилась от тела и скатилась в корзину с берёзовыми опилками - зрители разочарованно выдохнули.... Дамы обиженно поджали красивые губки, Господа поперхнулись сосисками, захлебнулись своим пивом, обманутые детки заплакали навзрыд: "Как же так? Ведь мы жаждали Зрелища!"
"Милосердия!" - молча, с достоинством ответил им презренный палач....

***
Он осторожно приподнял мёртвую голову со дна плетёной корзины, чтобы попрощаться со мной... навсегда.... Стряхнул налипшие опилки, поднёс к своему, закрытому маской лицу, придерживая за холодные виски, сквозь ткань поцеловал в остывшие губы. Руки Палача были по локоть в моей крови, и сердце его обливалось кровью. Кровью был залит эшафот, расходились с площади праздные зрители, испачканые кровью с головы до ног. Несколько горячих алых капель долетело аж до самого неба.... Господь нахмурился, задумался о чём-то своём, о вечном.... Смерть ликовала и хлопала в костлявые ладошки....
Но.... мои глаза! Мёртвые веки дрогнули, глаза приоткрылись, вспыхнули изумрудным тёплым светом и с печальной благодарностью заглянули в тёмную бездну. Губы зашевелились и прошептали, чуть слышно, с упрёком :
- Как ты посмела не доверять мне, Женщина? Гляди! Я ещё жив.... И я - Твоя Настоящая Вечная Жертва....

Барамунда

[Ангел]

Письмо от ЛЕНЫ 2004-03-21
Привет!
Меня зовут Лена, мне 16 лет. Жаль, что я не могу написать свой обратный адрес для переписки, но мои родители этого не поняли бы. Они вообще многого не понимают.
Да и пишу я, в общем, не для того, чтобы получить ответ; я просто хочу хоть немножко поддержать того, кто прочтет это письмо.
Я не знаю, кто ты, сколько тебе лет и за что ты сидишь. Но я уверена, что ты не заслуживаешь этого. Потому что процентов 80 всех заключенных или не виновны, или слишком жестко наказаны, или совершили ошибку, но давно уже расплатились за нее так, что никогда больше ее не повторят. Я не говорю о чокнутых маньяках-педофилах и других отморозках.
Но ведь иногда совсем молодому мальчишке ломают жизнь из-за магнитолы, украденной по пьянке, чтобы «выпендриться» перед друзьями (как один мой знакомый).
Я не понимаю, почему многие люди (если их так можно назвать) с презрением относятся к заключенным. Ведь ошибки совершает каждый! Всякое бывает. Между прочим, человек, когда выходит с зоны, имеет хоть какие-то законы чести, совести, преданности. Бывший заключенный не ударит женщину, не отберет кошелек у пенсионерки, не станет выкалывать глаза кошке от скуки. Все это делают «свободненькие» и «чистенькие» отморозки моего возраста (да и старше). А сколько сегодня на свободе тех, кто по-настоящему заслуживает зоны; у них — надежный щит: зеленая бумажка.
Тебе сейчас очень трудно, наверное, мне этого не понять. Но я уверена, что у тебя на свободе остались люди, которые тебя ждут, верят в тебя, любят тебя. Они знают тебя таким, какой ты есть на самом деле — хорошим сыном или добрым отцом, или братом, или заботливым мужем, парнем... Неважно. Ты им нужен, поверь мне.
Мой парень больше года провел в СИЗО. Ни за что. Просто настоящий преступник откупился, и дело повесили на первого попавшегося человека. Потом его выпустили, все стало потихоньку налаживаться. Недавно дело вновь подняли, ему пришлось на время уехать, а сейчас я вообще потеряла с ним связь. Так вышло. Но я ждала его, жду и буду ждать. И верю, что все будет хорошо. Я много думала над всем этим, и поняла, что даже если он был бы виновен (статья, кстати, нехилая, не хочу говорить, какая), мне было бы это совершенно безразлично. Ну и пусть! Я-то знаю, что он — человек, который мне нужен.
Вот так же и тебя тоже где-то ждут и любят. Ты, главное, не отчаивайся. Никогда.
Человек ведь всегда сильнее обстоятельств, которые его окружают. Напиши своим близким, пусть помолятся за тебя и поставят свечку. Пусть они поверят, и ты поверь сам, что все образуется. Я за тебя тоже помолюсь.
Я много думала над всем этим, и поняла, что даже если он был бы виновен (статья, кстати, нехилая, не хочу говорить, какая), мне было бы это совершенно безразлично. Ну и пусть! Я-то знаю, что он — человек, который мне нужен.
Вот так же и тебя тоже где-то ждут и любят. Ты, главное, не отчаивайся. Никогда.
Человек ведь всегда сильнее обстоятельств, которые его окружают. Напиши своим близким, пусть помолятся за тебя и поставят свечку. Пусть они поверят, и ты поверь сам, что все образуется. Я за тебя тоже помолюсь.
Не знаю, сколько тебе сидеть осталось, желаю, чтоб срок тебе скосили.
Вот и все, наверное.
Прощай, жаль, что так и не узнаю, кто ты. И удачи тебе!
Лена.
P. S. Знаешь, есть у Высоцкого:
«Дорогая, ведь ворон не ловят,
Только соловьи сидим по клеткам...»

Сообщение отредактировал Ангел - 14.7.2008, 21:43

[ALBA]

КОРНИ ЖЕСТОКОСТИ
/новелла/

Глаза котенка горели голубоватым огнем, словно два лазерных луча, прожигая все тело и сходились где-то в глубине сердца в одну малюсенькую, остроболящую точку. Возможно все это померещилось Алексею, но он отчетливо видел эти два маленьких Солнышка, горящие ярче настоящего, которое в этот знойный летний день палило настолько сильно, что даже вездесущие воробьи, спрятавшиеся в густой листве тополей, не рисковали вылетать на открытое место. Смерть медленно, но уверенно сковывала пушистый комочек. "Все равно не выживет, - мелькнула мысль и Алексей, подобрав валявшийся рядом кусок арматуры, резким ударом добил зверька. Сбросив тельце котенка ногою в лунку из-под стоящего когда-то в этом месте осветительного столба, он, ногой же, сбросил вслед за ним ком высохшей глины... Словно молния поразила Алексея, ударив в основание шеи, и, промчавшись по позвоночнику, по левой, судорожно- вздрогнувшей ноге, ушла в землю. К горлу, изнутри, подкатился соленовато-горький ком, перехватив дыхание. Сердце, на секунду замерев, вновь забилось в каком-то бешеном ритме. Тут Алексей почувствовал на себе чей-то взгляд. Он медленно повернулся и увидел пожилую женщину, в выгоревшем на cолнце, полинялом до земленисто-коричневого цвета, платье. Опершись на черенок лопаты, женщина с внимательным негодованием глядела на Алексея из-за калитки, из, ставшего от времени грязно-серым, некрашеного штакетника. Она открыла калитку и направилась к Алексею, держа лопату навесу в правой руке. Угрожающе размахивая свободной левой рукой она медленно подходила к Алексею. От гнева ее подбородок трясся мелкой дрожью, обезображивая ее бронзовое от загара и гнева лицо:
- Живодер!... Ирод проклятый!... Да, если б, мой сын...!
Алексей еще раз повернул к ней свое угрюмое лицо, его подбородок судорожно вздрогнул. Он хотел что-то сказать, но сообразив, что в такой момент его слова могут вызвать только еще большее негодование, так как перед разгневанным человеком оправдываться бессмысленно, резко повернулся и пошел прочь. Вслед ему неслось: "И какие только матери таких зверенышей рожают?! Да, я бы собственными руками давила таких... грудными...! Вот, если бы заранее можно было узнать, из какого дитя хороший человек вырастит, а из какого вот такой негодяй!...
На повороте тропинки Алексей, взглянув в ее сторону, увидал, как женщина забрасывала землей последнее обиталище его случайной жертвы...

х х х

Алексей возвращался с работы домой после смены. Было что-то около часа дня. Дорога из, плотно укатанного машинами породного, штыба, по которой он ежедневно, кроме выходных, дважды ходил на шахту и обратно, серой змейкой пробегала мимо небольшого озерца - бывшего когда-то шахтерского кладбища, осевшего из-за подземных разработок и заполнившегося грунтовыми и атмосферными водами. Загорелые, босоногие мальчишки плескались у самого берега, строили песочные дворцы или просто лежали на песке, беззаботно болтая о чем-то своем, мальчишески-важном. Алексей уже было собрался пройти мимо, но тут его внимание привлекла небольшая группа ребятишек различного возраста от пяти до двенадцати лет, собравшихся в тесный кружок неподалеку от пляжа, где обычно загорала вся местная ребетня. К этой группе подходили все новые и новые любопытные. Большинство из них оставалось, увлеченые созерцанием чего-то происходящего внутри этого круга.
Алексей подошел к собравшимся и взглянул поверх множества черноволосых, русых и рыжеволосых детских головок: в середине круга на корточках сидела учащаяся медучилища шестнадцатилетняя Вера, с окровавленным скальпелем в одной, и пинцетом в другой, руках. Перед ней на широкой , короткой доске лежала кошка с распоротым брюхом. Вера, очевидно, воображая себя профессором медицины, а собравшихся вокруг мальчишек - студентами, и заодно, закрепляя свои познания в хирургии, отрезала скальпелем какой-нибудь внутренний орган животного, брала его осторожно пинцетом и, поднося поочередно едва ли не к лицу каждого из присутствующих, с замирающим сердцем внимающего ее словам, мальчишки, объясняла: - Это- сердце..., а, вот это - печень...селезенка...
Шкурка кошки была мокрой. Рядом лежала наполовину мокрая веревка, метров пяти длинною... Заметив Алексея, Вера, немного смутившись, как если бы ее, уже совсем взрослую девушку вдруг застали бы за игрой в куклы, машинально прикрыла тушку зверька, лежавшим рядом газетным листком, сказала: - Ну, вот и все! Теперь мы все это сложим обратно и зашьем! Еще, не совсем оправившись от смущения, она отложила газетный лист в сторону и торопливо принялась запихивать, разбросанные по доске внутренности кошки в разтерзанную тушку:
- Славик! Подай иголку!
"Ассистент" Славик, пухлый краснощекий мальчик десяти лет, неторопливо, с достоинством, протянул Вере приготовленную загодя цыганскую иголку, с вдетой в нее суровой сапожной нитью. Чем закончилась эта импровизированная операция Алексей смотреть не стал, а пошел дальше. Он пытался думать о чем-то другом , но не мог. Чем больше он старался вытеснить из памяти увиденное, тем отчетливее и явственней оно проявлялось в его воображении. Он шел, не разбирая дороги. Перед его глазами, словно на экране появлялись, сменяя одну другой, картины: то, мокрая, со слипшейся на рыжевато-серой шкурке, шерстью, и, спекшейся от горячего полуденного cолнца кровавой слюной у основания плотно сжатых челюстей, с кроваво белесым вскрытым чревом, кошка, глядящая на Алексея остекленелыми глазами; то, сосредоточенно-серьезное, кажущееся нечеловечески злым, лицо Веры; то, любопытные, не выражающие чувства сострадания, лица окружавших ее малышей; то окровавленные руки Веры с скальпелем и пинцетом, с зажатым в нем маленьким кроваво-голубоватым сердцем зверька, которое, как казалось Алексею, ритмически сокращалось, словно часы, отбивая последние минуты своей жизни. Внутри было ощущение , что он, будто бы, проглотил что-то противное - скользкое липкое и колючее. И Алексей, не зная, как прогнать это навязчивое состояние, постепенно проникался чувством отвращения не то к себе самому, не то к Вере, не то к лежащей на доске, растерзанной кошке. Он шел, а внутри него что-то билось и кричало: "Вернись! Не считай этот случай таким незначительным! Ты еще не раз пожалеешь о том, что не вмешался!" Но другой голос, словно оправдываясь, говорил: "Ну, что я могу сделать? Тем более, когда все уже произошло? Если бы раньше, когда мальчишки топили кошку? А, что сейчас?... Раздираемый противоречиями, Алексей, словно в тумане дошел до своего дома. Совершенно не чувствуя вкуса пищи, пообедал, и вышел в сад, где под брезентовым навесом стояла кровать, взял в руки учебник по истории, попытался читать. Не получалось - вместо букв на страницах книги, словно живые иллюстрации отпечатывались картины увиденного, всплывали какие-то новые подробности, мелкие детали: вздернутая, обнажившая острые, плотно стиснутые клыки верхняя губа зверька, прилипшие к пинцету волоски; увивленно-испуганное личико самого маленького из присутствующих, четырехлетнего Вовки...
Сколько длилось это, Алексей не знал - так и не сумев заставить себя читать, он вскоре уснул... Проснулся он, когда уже совсем стемнело. "Часов одиннадцать, - подумал он, - Схожу-ка на улицу. Может быть ребята уже развели костер? - посидим, попоем... Он вышел из дома и направился в сторону полыхающего посреди улицы костра. Уже издали он услышал негромкое пение:
- Говорят - не повезет, если черный кот дорогу перейдет, а пока - наоборот - только черному коту и не везет...- слышалось от костра.
Вокруг костра, кто на принесенном из дома табурете или скамейке, кто на подобранном ящике или чурочке, сидела почти вся молодежь улицы. Песня, подхваченная десятком молодых голосов, словно воплотившись в искорки, взлетавшие над костром, вместе с треском и дымом уносилась в звездное небо, и казалось, что эти искорки не тухли, а зажигались в небе новыми звездами, которых по мере сгущения сумерек становилось на нем все больше и больше. Свет костра освещал красивые молодые лица поющих. Тут же рядом возилась припозднившаяся малышня, игнорируя оклики мам, зовущих своих детей домой. Те, отчаянно визжа и упираясь, подчинялись только тогда, когда охрипшая мамаша сама подходила к костру и силой уводила свое зареванное, упирающееся чадо. Алексей подошел к костру. Сидевший возле игравшего на гитаре Николая, - бывшего одноклассника Алексея, Славик нехотя поднялся со своего места, уступая его Алексею. Отчего-то слегка смущенный от залопотал. Слова вылетали из его рта, словно стремясь обогнать друг друга:
- Леха ! А правда здорово сегодня... на речке! - Верка... как в больнице... Только вот наркоз невзаправдышный. Зато похоронили, как следует и даже крестик поставили! Алексей недовольно поморщился. После сна он совсем забыл увиденное днем, а тут...
- - Шел бы ты лучше домой спать, шкет, - недовольно сказал Алексей. Славик обиженное засопел носом, но тут из темноты голос его матери:
- - Ребята! А Славика моего там нет? Славик! ступай сейчас же домой! И Славик, недовольно побрел от костра, бросив завистливый взгляд на своих сверстников, родители которых были менее требовательны.
Следующий день - выходной Алексея, работавшего по скользящему графику выдался, словно на заказ.На небе с раннего утра не было облачка. Медленно карабкающееся в зенит Солнце золотило листья кустарника, деревьев и цветов, ботву овощей; серебристыми зайчиками играло в бочках с водой; печатало движущиеся теневые портреты летавших птиц и бабочек. Тени, падающие от деревьев и других вертикально стоящих предметов, были в несколько раз длиннее самих предметов. Алексей проснулся очень рано, так как спать лег, не под навесом, а постелив постель на траве, между двумя кустами вишни и долго спать ему не дали яркие лучи утреннего Солнца и, пробудившись ото сна, мухи и мошкара. Зайдя в летнюю кухню, он вынул из холодильника бутылку молока и сварил себе на плите манную кашу, которую очень любил. Позавтракав, он вернулся в сад, перенес свою постель на случай дождя под навес, постелил ее на кровать и, принеся из дома книгу, принялся за подготовку к экзаменам. Но чудо... Только он раскрыл книжку, как перед его взором вновь встали картины, происшедшего вчера. На страницах книги вновь показалась мертвая кошка, Вера, малыши. - Фу-ты, черт! Наваждение какое-то, - ругнулся Алексей и отложил книжку, - так и к экзаменам не подготовишься. Взяв тяпку, он пошел в сад и, силясь забыть увиденное, одержимо принялся пропалывать еще небольшие темно-зеленые бархатистые всходы картофеля. Словно борясь с каким-то неведомым чудищем, он вырывал из земли длинные нити повилики и колючие, сочные стебли чертополоха. Так, неразгибаясь, он проработал часа два. От напряженной работы он немного развеялся и повеселел.
- Пойти пивка что ли выпить? - подумал довольный самим собою Алексей. Он подошел к огромной деревянной кадке с водой и, сняв с себя красную вылинявшую футболку, умылся. Одев белую тенниску и бежевые хлопчатобумажные брюки, он пошел по направлению к пивному ларьку. Чтобы попасть к нему надо было пройти через длинный, узкий проход между дворами, специально оставленный для того, чтобы не обходя всю улицу, попасть к шоссе. В той пивной, куда Алексей направился сразу, пива не оказалось и он решил пойти в другую, расположенную неподалеку. Перейдя назад шоссе, он пошел, вдоль узкого тротуара, к ней. В пивной никого не было. Полная, черноволосая, похожая на цыганку, тетя Маша, как звали буфетчицу, читала какую-то книжку.
- Что выходной, Леш? - приветствовала она входящего Алексея.
- Да! Теть Мань, - откликнулся на приветствие Алексей, - что? - никого еще не было?
- Работают! Сейчас появятся!
И действительно, словно на ее призыв, двери пивной открылись и в нее вошли еще трое, незнакомых Алексею мужчин. Алексей взял две кружки пива. Первую он выпил залпом, затем закурил и уже неторопливо выпив другую, вышел из пивной. - Пойду домой, позанимаюсь, - решил он. И обогнув пивную, мимо открытой беседки шахматного клуба, направился в сторону дома уже другим путем. Этот путь был значительно длинее, но любознательный от природы Алексей не любил ходить одной и той же дорогой. Еще издали он увидал небольшую, человек из пяти, ватагу мальчишек и направился к ним. То, что увидел Алексей подходя, обескуражило и потрясло его: Мальчишки, во главе со Славиком поймали маленького белого котенка и, накинув ему на шею петлю из тонкого, белого телефонного провода, пытались его задушить. Вернее они его уже задушили, но котенок еще бился в предсмертных судорогах. - Что вы делаете, лоботрясы! - закричал Алексей на мальчишек, - неужели вам его совсем не жалко?
- А что! Он ничейный! - с потрясшим Алексея равнодушием сказал Славик.
- Так что, если - ничейный - так можно и убить? - ошеломленно спросил Алексей. Славик ничего не ответил.
- А ну вон отсюда, балбесы, - угюмо, поражаясь, нет даже не жестокости в этих детях, потому что в них в общем-то не было и тени озлобленности, а какому-то совершенно- отстраненному каменному спокойствию и совершенному равнодушию. Какой-то совершенно непонятной двойственности, ибо в этот момент Алексей вспомнил того же Славика, играющего с собственным Барсиком. И сердце Алексея не могло вместить всего этого. Не могло понять и принять того, что и играющий с собственной собакой, восторженный и ласковый Славик и этот бессердечный, не способный чувствовать боль другого мальчуган - один и тот же человек. Не могло. Да и не хотело его сердце мириться с такою очевидной, но в то же время, какой-то нереальной, словно перевернутой вверх ногами действительностью, в которой даже котенку отказывают в праве на жизнь только по причине того, что он, мол, "ничейный". Глядя на окоченевающего зверька, Алексей думал о том, насколько жестока, дисгармонична, глупа и несправедлива может быть жизнь таких людей и в таком обществе, где они уже с самого детства начинают делить даже животных на "своих" и "чужих".
- - Ничейный! - с горечью вспомнил Алексей слова Славика. Когда дети скрылись из виду, Алексей, долго провожал их взглядом,а затем снял с шеи уже мертвого котенка петлю....

Ефросин Лунев

[Azaliya]

ПРИГОВОРЕННЫЕ К ЖИЗНИ
(Часть III)
От письма до петли

Основная связь с миром здесь — письма. . Есть, правда, еще свидания, но они два раза в год, и то на короткое время да под присмотром конвойных. А писем можно писать сколько угодно, были бы конверты да бумага. Лишнего не напишешь, все просматривается — цензура, так положено.

— О чем пишут? — подполковник Гангеев берет в руки объемистую пачку писем.

— О разном. Вот сколько “настрогали” за один день только. Сидим читаем. На всю жизнь начитались.

Любимое занятие “пожизненников” — писать апелляции и жалобы на несправедливый приговор. Многие настойчиво пытаются убедить своих адресатов в том, что вообще невиновны, и до такой степени упорствуют в этом, что границы истины стираются, и они уже сами искренне верят, что не совершали преступлений.

Пишут во всевозможные общественные организации, адреса которых услышали по радио. По большей части в ответ — тишина. А если и приходят ответы, то в основном стандартные: “Не входит в нашу компетенцию”. Недавно фирма “БМВ” прислала одному зеку каталог своих автомобилей. Как письмо к ним попало?

Пишут, понятно, родным. Особых событий в камере не происходит, собирают по крупицам, о чем бы черкнуть. Но в каждом письме обязательная просьба о посылке. Сейчас в передачах не ограничивают, так этим моментом и пользуются. Просят прислать то, что разрешено: сало, лук, чеснок, конфеты, печенье, баранки, бульонные кубики, чай, сигареты, бумагу, конверты, консервы. Один зек попросил прислать 160 килограммов сала.

Понимая, что многого из родных не вытянешь, круг письменного общения расширяют. Появляются “заочницы”. Глупые сердобольные девчонки клюют на жалостливое письмо зека в разделе объявлений местной газеты. Раскрутить “заочниц” эта публика умеет. Конечно, все они “сидят ни за что”, совершили “ошибку молодости”, кому-то “хочется излить душу, чтобы его пожалели”. И его понимают. Когда “клиент готов” — проси что хочешь.

— Тут у нас убийцы братья-близнецы сидят. Вот умельцы. Пара—тройка писем — и "заочница" на крючке. Спрашиваю их, когда посылку ждать? Отвечают: не созрела еще. По письмам чувствуется: вот-вот созреет. Так и играем. Но есть сюжеты и посерьезнее, — и Гангеев протягивает два письма. — Вот познакомьтесь.

Первое письмо было послано на волю зеком, внезапно спохватившимся и вспомнившим, что у него есть семья, а вернее, сделавшим попытку познакомиться.

"Привет из Мордовии! В настоящее время проживаю без особых изменений. У нас тут жизнь очень интересная — слушаем по радио музыкальные программы. День у нас начинается в 6 утра с физзарядки, которая длится 20 минут. Потом заправка коек, уборка влажная каждый день, моемся. Затем в 8.30 завтрак, проверка внешнего вида и состояния здоровья. Если есть какие-то вопросы, пожалуйста, задаешь. Все поставлено так, как надо. Условия для проживания вполне подходящие. Баня каждую среду. Простыни и белье сдаем каждый вторник. Сюда даже приезжают на свидания. Привозят передачи, присылают посылки. Посылки принимают до 20 кг. Кто хорошо себя ведет и спокойно сидит, тому посылки не ограничены.

Самое главное — нужно отбыть 10 лет спец строгого режима. Здесь сидят и пенсионеры, ко­торые получают пенсию. Я, как начну получать пенсию, сразу переведу ее к вам. Не обижайтесь на меня, я никогда для вас ничего не жалел. Алименты я все выплатил, и даже в мыслях не было скрываться. Часто вспоминаю вас, особенно внучку. У меня к вам большая просьба — вышлите посылочку. Я вас очень прошу, мои дорогие. Чеснок — 2 кг, лук — 3 кг, конфет, карамелек без фантиков, конвертов, тетрадок”.

Письмо это вернулось в другом конверте вместе с письмом дочери:

“...Письмо твое получили. Ты думал, мы сразу бросимся посылать тебе посылку. Вот тебе х...

Мы живем и радуемся, избавившись от тебя. Мама все такая же красивая. Знаешь ли ты, что все твои б..., с которыми ты таскался, ей в подметки не годятся. Ты, наверное, ждал с нетерпением моего письма, а зря. За все в жизни нужно платить. Только обидно, что за все твои грехи и проклятья, посланные на твою голову, расплачиваюсь я. Ты думаешь, что я считаю тебя своим отцом? Ан нет. Я всем говорю, что ты умер, и даже очень давно. Ты всегда кичился своей силой и говорил матери, что ее убьешь. Да если бы я была на ее месте, я бы давно тебя грохнула и не терпела и даже не пожалела бы об этом. Мать пахала, как проклятая, одна, с ребенком на руках. Но ты этого не знаешь. Ты ведь был у нас красавцем мужчиной, на тебе бабы висли. А сейчас на старости ты никому не нужен. Как так? Странно? Ты почему, мразь, никогда не защищал маму? Ты почему поднимал руку на нее? А сейчас мы стали вдруг тебе нужны. Посылочку захотел: лучку, чесночку... А ты все это растил, падла.

Вообще забудь, что у тебя есть дочка, внучка, жена. В отличие от тебя, я выбьюсь в люди, ты будешь, конечно, гордиться мной, правда, втихаря, но это уже твои проблемы.

Говорят, что яблоко от яблони недалеко падает, а я от тебя очень далеко упала. И запомни это.

Ты на что надеялся, когда писал письмо? Что, получив его, я вся расплывусь в извинениях, что забыла отца? Я не буду перед тобой извиняться никогда, ты мне никто!

Сидишь — сиди и больше не пиши, ты нам не нужен! У тебя и без меня детей много по свету. Обращайся к ним. Считай, что твоя законная дочь от тебя отказалась. Мне противно даже думать о тебе! Сиди и расплачивайся за свои грехи! Я отрекаюсь от тебя! Я хочу, чтоб ты сдох, как последняя бродячая собака!”

Это письмо до адресата не дошло. Оно так и лежит в сейфе начальника участка. Передавать его боятся. После такого письма до петли лишь шаг.
http://www.warlib.ru/index.php?id=000113